Авторы: Sever_Snape, Minerva McGonagall.
Бетa: -Harry Potter-
Пейринг: Cеверус Снейп/Минерва МакГонагалл; Гораций Слагхорн, Люциус Малфой, Сириус Блэк и др.
Рейтинг: R
Жанр: drama. POW Снейпа, POW МакГонагалл
Содержание: Действие происходит во время обучения Северуса Снейпа на 1 курсе Хогвартса.
Дисклеймер: хоть миссис Роулинг и не писала этого – это все-таки ее).

Предупреждение 1: Содержит косвенные спойлеры к 7 книге. Характеры главных героев выстроены с учетом 7 книги.
Предупреждение 2: Пунктуация авторская.

 

---

Северус Снейп

Уроки трансфигурации всегда были маленьким – но событием.
Сам толком не знаю, почему.
Может быть потому, что Минерва МакГонагалл – первый учитель в школе, публично похваливший меня за успехи в учебе. Может быть потому, что мне просто нравится за ней наблюдать…

Она сидит за своим столом и зябко кутается в зеленую мантию. За окном бушует февральский ветер. Я уже справился со своим заданием, превратил ежа в подушечку для булавок, и теперь просто смотрю украдкой и размышляю…

У нее настороженное лицо, колкое и самоуверенное. Она зорко смотрит по сторонам, и ее замечания студентам похожи на уколы иглой. Мои мысли о ней почти всегда одинаковы: какая раздражительная, какая суровая, чаще всего несимпатичная – но при этом надежная. Не то чтобы именно это меня привлекает… Но моя собственная мать, ТОЖЕ раздражительная, суровая и совсем уж не симпатичная, не вызывала подобное ощущение стены по той простой причине, что ей до меня – и вообще до кого-нибудь – не было ни малейшего дела. Мне всегда казалось, что мать как будто устало недоумевает, почему она оказалась именно здесь и именно с этими людьми, один из которых с какой-то стати зовется ее мужем, а другой – сыном. Профессор МакГонагалл, при некоторой схожести с моей матерью, все-таки совсем другая – она никогда не выглядит незаинтересованной и отстраненной. Я наивно полагал, если человек ЗАМЕЧАЕТ, он не остается безучастным. Профессор МакГонагалл всегда в курсе всего, кажется, нет вещей, связанных со школой, которые не интересовали бы ее. И мне нравится это качество. Мне нравится ее спокойное умное лицо. Я мог бы разглядывать его часами – если была бы возможность. Иногда мне хочется спровоцировать отработку у МакГонагалл – просто, чтобы рассмотреть ее поближе. Но гриффиндорский декан редко назначает отработки. Практически никогда. Сложно было сообразить, что я должен был сделать, чтоб удостоиться такого пристального внимания.

Сегодня у меня отвратительное настроение. Недавно закончились зимние каникулы, а родительский дом всегда оставлял в душе тяжелый след. Три ночи подряд мне снилась мать, тупо глядящая в камин и не реагирующая, когда я окликал ее… Настроение не улучшало еще и то, что Лили Эванс с простудой лежала на карантине в больничном крыле, и даже поговорить по душам было не с кем.

Мне тоскливо и тянет совершить какое-нибудь безрассудство.

А на уроке трансфигурации как раз и подвернулся подходящий случай.

Минерва МакГонагалл

Помню ли я, что происходило тем февралем, когда Северус Снейп учился на первом курсе? Да, конечно, помню. Хотя подобные истории случались на протяжении моей преподавательской карьеры неоднократно, все-таки тот случай был особым… жаль, я далеко не сразу поняла это. Да, я иногда замечала взгляды колючего черноглазого мальчика, словно он чего-то ждал от меня, то ли поощрения, то ли объективной оценки себя – по-моему, он считал: эта оценка должна быть очень высокой... Но с похожим ожиданием на меня смотрели многие, очень многие студенты. И особенно на первом курсе.

Школа - это школа. Не следует забывать о количестве учащихся, переваливающим за шестьсот. Дети в отрыве от родителей... Кто-то спокойно переживает разлуку с домом, кто-то тоскует, кто-то пытается найти в преподавателях то, чего был лишен в семье, и переносит жажду непрожитого с родными на тех, кто рядом. Иногда это внимание очевидно, иногда о нем трудно догадаться, потому что страх открыться надежно его прячет. И школа – семья только в том смысле, что дарит братьев и сестер, а вовсе не родителей. Невозможно обеспечить даже видимость заботы всем, зачастую трудно держать в голове фамилии, ни то что истории жизни…
Но мне всегда хотелось объять необъятное.
Чтобы не забыть и не упустить ничего, приходилось вести бортжурнал, где я записывала какие-то свои наблюдения, особые случаи и прочее. Чаще всего там были пометки об успехах в предмете, о том, что нужно проработать тому или иному студенту. Разумеется, мой бортжурнал не предназначался для чужих глаз, поэтому иногда в него попадали и мои собственные эмоции, вроде: «Пратчет раздражает меня тупостью», «Льюис опять пришел с засосом на шее - безобразие», «Мне хочется закрыться толстой книгой от нахальных глаз Люциуса Малфоя» ну, и так далее.

В тот ветреный февральский день я закончила урок раньше обычного, потому что меня вызвали по каким-то пустякам в школьные теплицы, кажется, улаживать глупый спор между Хагридом и Спраут. Вернувшись в классные комнаты далеко не в самом лучшем настроении, я застала за своим столом Северуса Снейпа. Мой бортжурнал оказался сдвинутым на самый край, а мальчик слишком поспешно одернул руки при моем появлении.


Северус Снейп

Профессор постоянно что-то писала в толстой тетради с кожаным переплетом.
И это «что-то» ее по-настоящему увлекало – потому что я видел тетрадь в ее руках совсем уж в неожиданных местах – например, в Большом зале во время обеда. Она раскрывала тетрадь и вычитывала оттуда, чуть шевеля губами. И лицо ее менялось. Я верил… этому выражению лица. Сосредоточенность и спокойствие всегда привлекали меня. По правде говоря, мне частенько было нечем занять свои мысли. Про Лили я, конечно, думал – но Лили не давала повода для настоящих размышлений. Это была понятная мне девочка, которую я любил, и с которой в мои двенадцать лет не было никакой неопределенности. Эванс – близкая. Изученная. Не неожиданная. Немного… не загадочная.
Профессор МакГонагалл почему-то казалась… загадочной. Может быть, меня притягивало то, что она анимаг – я никак не мог представить – как это, превращаться в животное. Что испытываешь при этом? Может быть, меня влекло что-то еще, чему я и сам не знал названия… Мне нравилось думать о ней. Размышлять… Конечно, толстая тетрадь, где постоянно велись какие-то записи, не могла остаться для меня незамеченной.
Я частенько развлекался тем, что придумывал содержание этим записям. Всякий раз новое. Иногда я воображал, что в своей тетради она пишет про то, как солнце путается лучами в острогах темных шотландских гор, как играет отблесками на глади бездонных холодных озер… Но этими мыслями я не удовлетворялся. Солнце и горы, конечно, красиво… Но мне казалось, что ее записи более значительны. Наверное, это какие-то сложные трансфигуративные расчеты. Может быть, открытия…
Глянуть бы… одним глазком.

Конечно, в тот день я не мог устоять против искушения. Едва подвернулся случай, я залез в эту вожделенную тетрадь.
И то, что я там прочитал…
Какая-то ерунда. У меня уши пылали от всех этих «явился с засосом», «играл в плюй-камни на истории магии», «нуждается в дополнительном питании…» И что – это все? А где же описания гор и озер, где открытия и сложные формулы превращений? Я был страшно разочарован, но в то же время лихорадочно листал исписанные страницы, не бросая своего занятия… я искал. Искал. Искал… И нашел.

СЕВЕРУС СНЕЙП - ?
И больше ничего… Ни единого слова.

Минерва МакГонагалл

Дети любят фантазировать о жизни взрослых, она им кажется загадочной, таинственной, полной невероятного высокого смысла, красоты, но эта красота только в глазах смотрящего. Перейдя определенный возрастной порог, понимаешь, что жизнь не такая романтическая штука, и обыденность – ее синоним. Но до этого нужно дорасти. Та тетрадь была полна самой несуразной прозы… Я понятия не имела, не могла предположить, что кому-то из студентов захочется сунуть нос в эти записи. И уж тем более не ожидала, что этим любопытствующим окажется Северус Снейп. Я никогда и ничем не выделяла его. Впрочем, при самой первой встрече меня поразил его взгляд, и про себя я окрестила мальчика волчонком. Однако, дальше мой интерес иссяк. Я просто видела в нем студента, хорошо успевающего по моему предмету, замкнутого, колючего и необщительного. На занятиях он справлялся со всем без особых проблем, не высовывался вперед, дисциплину особо не нарушал, за исключением мелких и само собой разумеющихся трений с гриффиндорцами… так что повода попасть в мою тетрадь, где все записи были продиктованы отчасти моими эмоциями, отчасти чем-то, что требовало принятия решения, у него не было.

Разочарование. Вот что читалось в его глазах. Я тоже была сильно разочарована тем, что никогда не доставляющий никаких проблем студент преподнес мне такой неприятный сюрприз. Его поступок никак нельзя было спустить на тормозах. Нарушение личного пространства – это то, что я не терпела вообще никогда и ни от кого... Словом, я назначила ему отработку на вечер.

Он явился вовремя, не опоздав ни на минуту. Не все ученики, а особенно гриффиндорцы, этим отличались. Лишь потом, много позже я заметила, что пунктуальность, да и вообще, какая-то патологическая страсть к упорядоченности - отличительная черта Северуса Снейпа, это странным образом сочеталось с наплевательским отношением к своей внешности и с какой-то общей запущенностью.

Обычно я предпочитала перепоручать собственные обработки Филчу, и теперь толком не знала, чем занять мальчика. По предмету он успевал слишком хорошо, чтоб работать над ним еще и дополнительно. Пожалуй, меня заинтересовало, а с какой стати он вообще полез в мои записи. Что хотел там найти? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно было хоть немного узнать Северуса Снейпа. Что он из себя представлял? Я понятия не имела.
Что ж… попытка – не пытка.

Я положила на стол пергамент, перо, поставила чашку с чаем и печеньем и в ответ на вопросительный взгляд предложила Северусу Снейпу написать сочинение на любую интересующую его тему.

Северус Снейп

Я почему-то испугался. Мне не часто предлагали на отработках выпить чаю. Честно говоря, в первый раз. Я подумал о тех малочисленных провинившихся, которых она оставляла до меня. Профессор всем предлагала чай? Вот такой же, как мне – со странным запахом мелиссы и лимонника, который не подавали в Большом зале за общим столом? По крайней мере, чай в Большом зале пах совсем по-другому…

Я испугался своего испуга и еще больше того, что она его заметит. Поспешно стал глотать чай, не глядя на нее. Чай был очень горячий – и я не чувствовал вкуса. Печенья даже на вид казалось рассыпчатым и сладким, но откусить хотя бы один раз я не решился. Было что-то неправильное, фатально неправильное в этих фигурных кусочках теста, посыпанных имбирем. Как будто я их стащил. Я думал, что, дав такое странное задание, она тут же встанет и уйдет по своим делам. Но она так и осталась сидеть за столом, напротив первой парты, куда усадила меня.

Она сидела, подперев голову левой рукой, и смотрела на меня. Даже и не пыталась делать вид, что чем-то занята. Мой испуг усилился. Я опустил нос над пергаментом, но умудрялся искоса разглядывать ее. Я никогда не наблюдал ее так близко и так долго. В классе я сидел на предпоследней парте, откуда мог видеть, конечно, но только… не эти тонкие лапки морщин, деликатно ступающие из уголков глаз к вискам, не эту мельчайшую трещину на нижней губе, не этот темный завиток волос, огибающий маленькое бледное ухо… Мне вдруг стало очень не по себе, как будто, разглядывая ее, я совершал что-то нехорошее, то, чего делать нельзя.

- А о чем… писать, профессор? По трансфигурации? – шепотом спросил я, чтобы хоть как-то развеять свои странные ощущения, и тут же вздрогнул от своего собственного шепота, совершенно сбитый с толку.

Больше всего хотелось вскочить и немедленно дать деру… подальше от нее.

Минерва МакГонагалл

Я заметила, что он напуган, мне стало интересно, чем именно... В принципе, это не такая уж редкая реакция студента-первокурсника, оставшегося один на один с преподавателем. Но было в его испуге нечто индивидуальное. Не только вполне объяснимая неловкость и страх наказания. Да и чего бояться, отработки – вещь обыденная, и уже после первого семестра перестают пугать кого бы то ни было. В общем, мне еще больше захотелось написать что-нибудь в своем журнале вместо вопроса напротив фамилии «Снейп»... Я снова прокрутила в памяти все, что знала об этом ребенке. Семья... отец – магл; мать, Эйлин Принс, училась несколькими курсами младше меня - со школьных времен я помнила ее плохо и как-то охарактеризовать не смогла бы. Про отношения внутри семьи я не знала ровным счетом ничего.

И я ровным счетом ничего не знала о том, почему он сидел почти полчаса – и не мог написать ни строчки. Его запоздалый вопрос относительно предмета сочинения был задан таким прерывающимся шепотом, что стало понятно: в моем присутствии он не выжмет и абзаца. Неужели я настолько парализующе действую на всех первокурсников? Не замечала раньше…

- Мистер Снейп, пишите о чем угодно, - мой тон был довольно дружелюбен, – Вообще о чем угодно. Есть же вещи, которые вам интересны? Я не знаю... любимые книги, например? Время года, люди – все, что приходит на ум. Знаете что, я сейчас выйду по делам, и вернусь через час. А вы пока работайте...

Я была уверена, что дело хоть теперь сдвинется с мертвой точки, но, когда, спустя час, вернулась, пергамент по-прежнему оставался чистым.

Северус Снейп

Она встала и ушла.
Сначала я испытывал огромное облегчение… примерно минуту-другую. Я дышал полной грудью, я допил этот пахучий чай из чашки, я даже дотронулся до засахаренного хвоста имбирного тритона – хвост был шершавый и теплый.
А потом…

В этой ее книжке, где она писала, оказывается, свое досье на учеников, про меня не было ни слова. Только горбатый небрежный вопрос. Вот единственное, чего я удостоился. Конечно, меня никто не целовал взасос, я мало шалил, не нуждался в дополнительном питании (съедать хогвартские порции и так было большой проблемой), про меня нельзя было написать ничего интересного. Но почему она вообще написала мою фамилию и этот вопрос? Что за этим стояло? Могла бы просто не писать ничего… Я почесал кончик носа, поерзал на стуле… Вопрос… это вопрос. Это интерес. Она мною интересуется… Данное открытие очень сочеталось с тем, о чем я и раньше думал применительно к профессору МакГонагалл. Она – не равнодушная. Внезапно меня перестали обескураживать ее записи об учениках. Вряд ли кто-то еще из преподавателей вел такие заметки. Ну да. Она была… особенная. Сам того не замечая, я упорно подгонял реальность под ту схему, которая меня устраивала. Она не равнодушная. Ей интересны ученики, а я интересен – и непонятен. Вот что означает вопрос. Значит, она думала обо мне? А что она думала?

Мне ужасно захотелось, чтоб она думала что-то… не такое, как про всех.
О чем же написать в сочинении, чтобы произвести впечатление? Она сказала, о чем угодно, – и это оказалось сложно. Откуда я знал, что ей понравится? Может быть, написать про кошек? Кошки не казались мне такими уж симпатичными… Что-нибудь про опыты превращений? Я не был силен в трансфигурации настолько, чтоб удивить или заинтересовать ее. Что-нибудь про зелья? Я сомневался, что она разбиралась в этом так же хорошо, как я сам… Очень скоро я обнаружил, что уже не выстраиваю свое сочинение – а просто думаю о ней. Почему-то вспомнил порядок чередования бежевых и серых клеточек на ее юбке… и завиток вырезанного узора на волшебной палочке… и внимательный заинтересованный взгляд… я неожиданно понял, что не помню, какого цвета у нее глаза, и это вызывало беспокойство. Серые? Кажется, нет. Зеленые, как у Лили? Или черные, как у меня самого? Я не помнил. Не помнил. Может быть, карие?

Совершенно без всякой связи с предыдущими мыслями мне вдруг представилось… как профессор МакГонагалл меня обнимает. Обеими руками. Глаза ее при этом были прикрыты – я ведь не помнил, какого они цвета…

Меня моментально бросило в жар. Зачем же это? Что за хрень? Откуда такие мысли?! Это же стыдно, ужасно… если б она посмела дотронуться до меня – женщина, из Гриффиндора… я бы… я бы оттолкнул!.. так не бывает… она учитель, профессор, она – чужая…
Я не помнил, чтоб меня кто-то обнимал – и чтоб я так беспричинно, без повода хотел этого. Это было странно, пугающе странно, в какой-то момент мне показалось, что я попросту сошел с ума…
Попробуйте не думать о розовых слонах… Я содрогался от ужаса, от непонимания, но представлял эти объятия снова и снова, в конце концов доведя себя до отчаянных и злых слез.

И в этот момент она вернулась в класс. Посмотрела на пергамент, так и оставшийся чистым.

- И чем же вы занимались целый час, мистер Снейп?

Я молчал. Боялся шмыгнуть носом и не смел поднять глаз.

Минерва МакГонагалл

Я тут же пожалела о резкости своего тона и о самом вопросе. Мальчик, сидящий передо мной на стуле, сгорбился так, что почти упирался длинным носом в стол, волосы занавешивали лицо, но все равно, сквозь их пелену можно было разглядеть, что ресницы намокли, и с них готовы сорваться непрошеные слезы.
Это всегда было нешуточной проблемой - детские слезы.
Я не умела утешать. Матерям проще, всегда можно обнять, прижать к груди, потрепать по макушке. Учитель же не должен переходить определенной черты, обязан соблюдать дистанцию. Нужно уметь находить слова, не смотря ни на что сохранять свой авторитет. Но это только отговорки, мои собственные. На самом же деле в таких случаях я никогда не знала, что говорить и что делать, и от этого раздражалась.

Часы на стене показывали, что до отбоя оставалась полтора часа; в принципе, мальчика можно было отпустить, сделав вид, что я не заметила никаких слез. Но мне было любопытно, почему он плачет. Я по-прежнему ничего не понимала. Может быть, что-нибудь случилось? Но не спрашивать же об этом в лоб? Я достала из кармана платок, у меня при себе их никогда не бывает меньше двух. Положила рядом с пергаментом на стол...
Обычный клетчатый платок.
И тут же пожалела о содеянном. Все-таки, дала ребенку понять, что увидела его слезы, подсмотрела слабость.
Вернуть бы...
Но дело сделано. В конце концов, я слишком плохо знала его и прогнозировать реакцию в точности не взялась бы. Может быть, этот платок мог помочь? Передо мной просто ребенок... и не нужно ничего усложнять…

- Мистер Снейп, если вы не в состоянии написать сочинение сейчас, будем считать это вашим домашним заданием... Впрочем, вы можете попытаться… у вас есть тридцать минут. Хотите еще чаю?

Все-таки я нервничала – и движение получилось излишне резким. Пододвигая чашку по видавшему виды столу, я опрокинула ее.

Северус Снейп

Я так и не смел поднять головы. Слишком тихо стало вдруг в классе. Она что-то положила на парту рядом со мной.

Я скосил глаза. Носовой платок.

Платок. Вот как. Заметила. Ну да, а что можно ожидать от этого Снейпа? Он же Снивеллус. И ей-то, конечно, известно, как меня дразнят. Чертовы Поттер и Блэк никогда не понижали голос – даже в присутствии декана. Профессор их одергивала, конечно, но совсем не так поспешно, как мне хотелось бы. С чего я взял, что она другая? Она – гриффиндорка. Она… как все они. Такая же. Ей наверняка приятно, что я плачу. Может быть, она даже улыбается. Мне ведь не видно!

Слезы моментально высохли. Я и не притронулся к платку. Не дождетесь, профессор. И вообще… убирайтесь-ка вы к черту с вашей отработкой, и имбирными тритонами, и сочинением – зачем оно вам сдалось? Напишу. Напишу потом, в гостиной Слизерина.

Она что-то сказала про чай. А потом опрокинутая чашка зазвенела, и прямо мне под локти потек горячий ручей. Я вскинулся – и напоролся взглядом прямо на ее взгляд. Темно-карие – было первое, о чем подумал. Руки машинально потянулись поставить перевернутую чашку на место. Видимо, ей пришла в голову та же мысль. Пальцы столкнулись.

Ее пальцы были горячими. Слишком горячими, горячее этого чая. Я отдернул руку, как будто угодил в огонь. Вскочил со своего места и ринулся к двери.

- Я вас не отпускала, мистер Снейп, - спокойный голос настиг меня у самой двери, и я понял, что не осмелюсь ослушаться.

Минерва МакГонагалл

Отпустить его в тот момент было равносильно поражению, которое, надо сказать, я внутренне уже признала. Сочинение мальчик не написал, разревелся, а теперь и вовсе сбегал от меня, как от чумы. Я абсолютно не понимала, чем можно поправить ситуацию, и что следует говорить дальше, но и оставлять все, как есть, было решительно невозможно. Да и шотландская упертость не давала мне поднять белый флаг, вот так, после первой же неудачи.

- Присядьте, пожалуйста, мистер Снейп.

Я указала на стул, обычный колченогий стул, но сейчас он мне напомнил приспособление для пыток. Во всех отношениях было бы разумней дать ребенку успокоиться и уж потом пытаться наладить контакт, если это вообще нужно...
Разлившийся чай был убран взмахом палочки, чашка наполнена снова.
Он подошел и неуверенно пристроился на краешек сиденья. Я левитировала кресло из-за стола и разместилась напротив. Еще одна чашка... И еще одна обреченная попытка совладать с собственной беспомощностью в душевных разговорах.

- Мистер Снейп, Северус. Вы можете мне сказать, зачем брали мою тетрадь? Что вы хотели в ней найти?

Отлично. Можно было и не начинать. Я задала самый неправильный вопрос из всех, которые можно было задать, и ответ на него меня уже мало интересовал.
Мальчик сидел, не притрагиваясь к чашке, и сверлил взглядом матовую поверхность столешницы. Губа закушена, глаза сухи. Да, теперь сухи, и наверняка в них только злость. Волчонок. Ни дать ни взять. Одинокий, загнанный волчонок.... Почему-то подумалось, что волки живут стаями, и он рано или поздно начнет искать свою...

- Не хотите, не отвечайте, - вздох бессилия оказалось невозможно удержать, - Северус, может быть, если вам трудно писать, вы попытаетесь выразить словами вслух?

И опять не то. Что он должен был сказать? И что я хотела услышать?

- Вам нравится ваш факультет? - самое нейтральное, что пришло в голову.

Северус Снейп

Я сидел на краешке очень неудобного стула и мысленно недоумевал. Я понимал, что ей что-то нужно от меня – но что? Мне почему-то казалось, что она сердится. Вопрос о тетради я проигнорировал, потому что слезы по-прежнему были где-то очень близко. Слезы досады на самого себя. Я сам виноват, думалось, как стук дятла о подкорку, но в чем виноват, я не мог ответить. Уж точно не в том, что полез читать ее записи. Это было не важно… совсем не важно. Важно было другое. Важно, что я позволил себе думать, будто она не такая, как все.

Она такая же. Такая же. Мне захотелось сказать ей об этом. Но я, конечно, понимал, что это глупость – сказать такое. Тогда пришлось бы рассказывать все с самого начала. Я не смотрел на нее. Только косился на руки. Они были неспокойны – и этим завораживали. Она спросила про факультет. Я мог бы рассказать многое – что нравится, а что – не очень, но ограничился коротким кивком головы. Опять воцарилось напряженное молчание.

Ну, давайте же. Отпустите меня... Мысленно я уже бежал вниз по лестницам, в Подземелья, в шум, гвалт гостиной. К мальчишкам. Пусть мне было и не очень уютно с ними, но не так напряженно, как сейчас с ней.

И я хотел в туалет.

И…

… я видел перед глазами ее руки – тонкие длинные пальцы, с коротко остриженными ногтями. И ловил себя на том, что теперь знаю, какие эти пальцы горячие. И тут… я не понимаю, как решился, просто…слишком очевидно было то, что профессор расстроена, и хотелось как-то успокоить ее – поддержать, наверное… Меня «повело». Не успев понять, что делаю, я потянулся к ее пальцам и накрыл их ладонью.

Минерва МакГонагалл

Наверное, это был самый странный момент моей жизни. Именно странный, здесь невозможно подобрать другое слово. Я только что совершила целый ряд досадных промахов и от отчаянья не знала, что делать. Сухой кивок головы в ответ на мой вопрос только подтверждал, что если можно было открыть дверцу в ту минуту, когда я вошла в кабинет и увидела не старательно пишущего сочинение на вольную тему ученика, а почти плачущего ребенка, сгорбленного непонятным мне страхом, то теперь эта дверца наглухо захлопнулась, ключ от нее потерян, если вообще когда-нибудь существовал.
И неуместный клетчатый платок, и лужица пролитого чая, и затянувшееся молчание, и мое раздражение, и даже: «Я вас не отпускала» - жирная черта под словом «фиаско», итог бессмысленных потуг хоть что-то понять. От собственного бессилия хотелось одновременно разреветься, попросить прощения, и как альтернатива всему этому - просто отпустить ребенка на все четыре стороны, достать бутылку красного вина и мучиться проигрышем наедине с ней.
И вот в этот момент, когда я, уже почти смирившись, готова была произнести сакраментальную фразу: «отработка окончена», - и поздравить себя с полной профнепригодностью, детская ладонь накрыла мои сцепленные пальцы.
Пальцы всегда меня выдавали, если лицо в трудных ситуациях и сохраняло беспристрастность, то руки… руки жили своей жизнью. Что это было? На короткий миг мне показалось – это жест поддержки. Осознанный жест, обычный для взрослого человека и такой неестественный для ребенка, который минуту назад глотал слезы.
От неожиданности произошедшего я все-таки вздрогнула, но рук не отняла.
Недоуменно и, признаюсь, с некоторой надеждой посмотрела на мальчика. Но нет, передо мной сидел все тот же затравленный волчонок. Неуместная на юном лице складка залегла между нахмуренными бровями, рот упрямо сжат. Злость - больше всего это было похоже на злость и издевательство, если заподозрить, что у двенадцатилетнего ребенка хватит смелости издеваться над преподавателем и деканом. Такое противоречие между жестом и выражением лица ставило в тупик. Чему верить? Я не знала.

Помедлив, я все же отняла руки, слегка похлопав ладонью по хрупкому детскому запястью.

– Вы что-то хотели мне сказать, мистер Снейп? - вышла из положения, решив списать странный порыв на желание вступить в диалог.

Северус Снейп

Она не одернула рук. И посмотрела на меня странным взглядом, который я тут же принялся мысленно толковать… Ей неприятно, что я к ней прикоснулся. Меня как крапивой обожгло. Но из чистого упрямства я не отстранил руку, хотя все во мне рвалось прочь, прочь… Меня даже затошнило. Как же я посмел до нее дотронуться – ей неприятно, неприятно – я мерзкий, я знаю, я сам знаю – вот и Лили все время дразнят, что она со мной дружит – но я никогда не касаюсь Лили, я – неприятный… ээ… некрасивый, наверное, так… Нужно убрать руку, скорее, скорее, скорее!

Но я боялся убрать руку. Убрать – значит признать, что я к ней прикоснулся – а это воистину ужасно, она снимет баллы – а может, отведет меня к Дамблдору – а может, назначит новую отработку – с Филчем…. Я понимал, что все эти варианты – не самое страшное, а что самое страшное, что, что, что?

Меня тошнило – и кружилась голова.

Наконец, ее рука одернулась. Я еле слышно вдохнул от облегчения и разочарования – и забыл выдохнуть. Уже очень сильно хотелось в туалет… ее ногти скользнули по запястью… кажется, она что-то спросила… я не услышал.

Я вскочил со стула и помчался в уборную, прочь от нее, чтоб не видеть, не видеть, забыть… В уборной не было никого. Я… расстегнул брюки, стал делать свои дела – и вдруг мою голову взорвало сладкое и ни на что не похожее ощущение. Не то чтобы совсем не знакомое… нет, что-то похожее я уже испытывал раньше, всего один раз, во сне, но теперь было гораздо, гораздо сильнее. И это ощущение на самом деле было совсем не в голове. А где-то внизу живота… и еще ниже. Я испугался. Рука странно дрогнула, и я нечаянно намочил штаны, совсем немного, но все равно... Что это такое? Еле держась на ногах, я застегнулся, и меня всего трясло, колотило – так, что зубы стучали…

Присел на корточки в углу. Я боялся, что меня сейчас вырвет. Не было никаких отдельных мыслей – просто ощущение, что произошло что-то нехорошее, что-то не так…

Уж не помню, как вернулся в спальню. Лег, как попало раздевшись. И тут же провалился в душный омут сна без единого сновидения.

Минерва МакГонагалл

Ответ на мой вопрос так и не прозвучал. Бегство мальчика было паническим – так убегают от хагридовых тварей в лесу, так убегают от боггарта, если не догадываются, что перед ними всего лишь проекция собственного страха. Грохот перевернутого стула наждаком прошелся вдоль позвоночника, точно выдернув из него стержень. Я долго сидела, уронив голову на скрещенные руки, раз за разом прокручивая всю ситуацию, пытаясь выстроить ее как-то по-другому – и не находя альтернатив в арсенале собственных средств.
В конце концов без стакана красного вина не обошлось…
Заснула я в тот день с твердым решением поговорить с Альбусом.

Но разговор не состоялся. Альбус уехал куда-то по делам Визенгамота или Конфедерации Магов, так что совета, как вести себя, я не получила. Нужно ли пояснять, почему решение не напоминать мистеру Снейпу о домашнем задании показалось мне очевидным? Можно было бы приписать уход от проблемы чувству такта, но нет, не буду грешить против истины. Успокоившись после первого стресса, я пришла к выводу, что ничего экстраординарного и из ряда вон не произошло. Двенадцать лет – начало переходного возраста, и детям свойственно совершать неадекватные поступки.

Я встретила его на следующий день, сначала в Большом зале за завтраком, а потом на практических занятиях.
Поздоровавшись со всем классом, я никак не выделила мальчика из общей массы, хотя все-таки незаметно наблюдала за ним весь урок. И мне совсем не нравилось то, что я увидела.
После звонка с урока я кивнула в его сторону:
- Мистер Снейп, вы не могли бы задержаться… на секунду?

Северус Снейп

Утром, когда я проснулся, самой первой мыслью была мысль о сегодняшних занятиях по трансфигурации.
Паника… самая настоящая паника.
Какое-то время я серьезно обдумывал все возможности не ходить на урок – но, к своему сожалению, не нашел ни единой зацепки сделать это без всякого вреда для себя – то есть, без наказания. Можно было притвориться больным – но мадам Помфри наверняка раскусит мое притворство…

Если я не приду на урок, она подумает, что я трус.

С этой мыслью я вскочил, натянул одежду и вылетел из спальни вслед за Дикси, идущим на завтрак последним.

В Большом зале я не столько ел, сколько не позволял себе поминутно коситься в сторону преподавательских столов. Мне было неуютно и невероятно тревожно. Я ведь сделал вывод, что она такая, как все, так почему же меня так тянуло посмотреть на эти чертовы преподавательские столы? Я все вспоминал, какие у нее горячие руки – и с неохотой признавал, что вру сам себе. Нет. Она не такая, как все. Для меня – не такая. Я ведь ни к кому не прикасался, не трогал ничьих рук. Я не прикасался даже к Лили, боясь, что она станет смеяться.

То, что вчера произошло между профессором МакГонагалл и мною, создало некую тайную общность. Некую обособленность нас двоих от всех остальных. Тайна, тайна, тайна… – тихонечко пело где-то в самом уголке сердца. – У меня с нею тайна…

Не знаю, с чего я взял, что для нее это было таким же важным и из ряда вон выходящим, как и для меня. Очевидно, я понимал, что вел себя неординарно, вряд ли еще какой-нибудь первокурсник осмелился трогать руки гриффиндорского декана… Но, однако, ощущение эйфории, тайны подавлялось страхом и тревогой. И стыдом. Я старался не думать о том, что случилось со мной в туалете, и уж никоим образом не связывал конфуз с отработкой. И с тайной. Но я тревожился, тревожился и паниковал, сам толком не понимая, почему… Совсем уж странным было то, что мне все время казалось – она пошла за мной, потому что не отпустила из кабинета, я ведь сам убежал. Она пошла за мной, и видела все, что было в уборной – просто, слишком поглощенный своими ощущениями, я ее не заметил.

Нет... я понимал, что это невозможно, невозможно, чтоб она прокралась в мужской туалет – и зачем? Чтобы наказать? Я понимал, понимал, что выдумываю, но страх не отпускал, ирреальный, душный… и… странно приятный. Я представлял, как она идет следом – и по спине скакали мурашки, а в низ живота ударяла странная теплая волна…

Я все-таки посмотрел на нее во время завтрака. Всего один раз.
Она помешивала ложечкой в чашке и что-то говорила Слагхорну, как всегда напористо и уверенно. Ее лицо было почти отталкивающе жестким, но неожиданно она как будто заметила мой взгляд, подняла глаза – нет, не улыбнулась ртом, но я вдруг увидел, что с ее лицом что-то происходит – она смотрела прямо на меня, и вся жесткость куда-то испарилась, а определить выражение я не мог, не умел. Это был и не гнев, и не презрение, и не тепло – что-то совершенно другое. Слишком мало времени длился этот взгляд – ее снова увлек разговор, а я встал и побрел из Большого зала прочь, так и не прикоснувшись к еде…

Практические занятия обернулись еще большей пыткой, чем я предполагал. Мне безумно хотелось, чтоб она хоть как-то выдала себя. Намекнула хоть самым малейшим намеком на нашу тайну. Но этого не произошло. Она была такой, как всегда, как раньше, и держалась со мной так, словно и не было никакой тайны. И ее хорошо изученный взгляд, выражающий рассеянный интерес, скользил по мне так же, как обычно. Так же, как и по всем остальным.

Я тихо сидел на своем предпоследнем столе, кое-как справляясь с заданиями, и думал… что мне, наверное, не стоит… придумывать всякую ерунду. Интересно, она написала что-то в своей тетрадке? Может быть, зачеркнула знак вопроса, и вместо него появилось что-то вроде: «Северус Снейп – ….» Я не мог представить, что именно она записала… Тетрадка лежала тут же, на столе, и я беспокойно ерзал от желания немедленно встать, схватить ее и найти свою фамилию.

В общем, это был не урок, а мука. По истечению полутора часов я так устал, что вообще перестал думать о чем-либо. Поскорее уйти, вот единственное, чего я хотел.

Когда уже в дверях я услышал ее голос, я чуть не подпрыгнул от ужаса и неожиданности. Ну все, обреченно мелькнуло в голове. Она все видела, там, в уборной. Накажет. Будет смеяться. Снимет баллы.

Я на ватных ногах подошел к учительскому столу и прикусил щеку, чтобы хоть как-то снять, выплеснуть напряжение, терзающее все мое существо…

Минерва МакГонагалл

- Мистер Снейп, присядьте, пожалуйста, я не задержу вас надолго. Присядьте, - я резко указала на стул рядом с моим столом.

Я наблюдала за мальчиком весь урок, он сидел, боясь поднять на меня глаза, что было объяснимо. Стеснение, стыд и испуг, их можно было прочесть, когда он украдкой все-таки посматривал в мою сторону. Решение поговорить с ним было спонтанным, еще утром я хотела оставить все как есть, дабы не усугублять или дождаться момента, когда приедет Альбус, чтобы получить от него совет. Зачем я остановила мальчика? Ответа на вопрос нет. Вернее, есть, и он очень не понравился бы Северусу Снейпу… Беспроблемный ранее ученик, вдруг ставший моей личной проблемой. Так можно было бы охарактеризовать сложившуюся ситуацию. И проблема эта возникла из-за моего собственного желания всегда одерживать верх. Нет, здесь речь не шла о соревновании в упрямстве с ребенком - глупо так думать. Речь шла о том, чтобы восстановить привычное положение вещей с наименьшими потерями для себя. В привычное положение вещей никак не укладывались мальчики, читающие мои записи, устраивающие истерику в моем кабинете и уж тем более трогающие мои ладони – что бы там ими при этом не двигало.
Итак, он стоял сейчас передо мной, бледный, испуганный, с закушенной губой, и опять не мог посмотреть в глаза. И это, признаться, раздражало. Предлагать чаю или что-либо в этом роде сейчас, в классе, во время перемены было попросту неуместно...

- Мистер Снейп, я хотела попросить вас об одолжении... – я еще толком не знала, что скажу, но положилась на наитие. – Вы, должно быть, слышали, перед рождественским балом профессор Дамблдор объявил межфакультетский конкурс на самое неординарное волшебство? Времени до него осталось мало, старосты факультетов загружены сверх всякой меры, а сам директор в данный момент отсутствует. Я – организатор конкурса, и мне нужна помощь… Что требуется от вас… это скорее просьба – и вы вправе отказаться. Для каждого курса нужен координатор, который будет наблюдать за подготовкой к конкурсу. Так вот, не хотели бы вы заняться этим на своем первом курсе?

Я понимала, что это странное предложение, и ребенок вовсе не из тех, кто хоть как-нибудь проявил способности и стремление к общественной деятельности.
Но мотивы у моего поступка, разумеется, были.

Северус Снейп

Конечно, я слышал про этот конкурс.
Мало того, я в нем участвовал по заданию Слагхорна, конечно, на отделении зелий…
Что она сказала? Координатор? Это как? Зачем? Почему она об этом просит? Что значит «координатор»? Значит, я должен буду следить за тем, чтобы все готовились к конкурсу, как следует, и делать им… замеча… от Гриффиндора на первом курсе участвуют Поттер и Блэк. Разве они будут меня слушаться? Нет, конечно, нет. Я старался лишний раз не приближаться к ним, зачем эти … разборки, я и дома устал от скандалов. А тут они получат такой великолепный повод … Да они просто в меня вцепятся – как майские клещи!!! И ни за что не отстанут. Придется отвечать, ввязываться в свары, нарушать школьные правила… хорошо, что Лили в Больничном крыле… хотя бы ей не достанется.

Мысль о предстоящих контактах с гриффиндорцами побила все рекорды паники сегодняшнего дня…

Она же знает. Знает, что я не могу! И все-таки предложила мне это, значит, значит… значит, все-таки наказала, наказывает, это ведь самое настоящее наказание – и мне нельзя говорить «нет». Я не должен отказывать. Тогда она придумает что-то еще, еще более страшное, я слышал, в Замке есть Тайная Комната, и там живет какое-то чудовище… а вдруг она… Ну почему, почему я так думаю – она ведь никогда не делала мне – И НИКОМУ – ничего ТАКОГО ПЛОХОГО, она же… не злая, почему я думаю про нее такие ужасы, разве она может – нет, разве она может, я что, с ума сошел – но… но… но… по правде говоря, от того, что она мне предложила, по моим ощущениям было совсем недалеко до чудовища в Тайной Комнате.

Я могу согласиться – но не лезть к Поттеру и Блэку. Тогда получится, что я не справился с поручением – и она заранее знает, что я не справлюсь – значит, просто хочет посмеяться, как тогда, с носовым платком, посмеяться над тем, что я ни на что не годный. Но почему… почему… за что… что я ей сделал? Неужели это все из-за того, что я коснулся ее рук? Но я ведь… не хотел ничего плохого!

От напряжения у меня разом взмокла спина, и я с отвращением почувствовал, что от меня подванивает. Невольно попятился.
Я мало что понимал, раздираемый невыразимыми эмоциями, подозрениями, еще бог знает чем. Но одно я понимал совершенно четко. Я виноват перед ней. И я заслужил наказания. Поэтому отказываться нельзя. Ну и страх… страх перед еще большим наказанием тоже играл свою роль…

Я набрал в легкие воздуха и промямлил:

- Хорошо, профессор. А что я должен делать?

Минерва МакГонагалл

«Хорошо, профессор», - это было сказано так, словно он упал с обрыва в холодную воду и, вынырнув, выдавил из себя этого «профессора»... Я наблюдала за сменой эмоций на его лице, по детским физиономиям их легко читать, но не всегда возможно догадаться, чем именно они продиктованы. Страх, стеснение, неловкость, радость могут быть вызваны самыми различными причинами.
Зачем я предложила ему мне помогать? И так ли уж мне нужен был общий координатор – нет, конечно. Совсем не нужен. Но по сути, я предлагала ему свое доверие - так я думала, а заодно и возможность проявить себя, перешагнуть через страх в общении с людьми. Мне казалось: мальчик замкнут, и это его угнетает. Для меня общественные интересы школы всегда стояли на первом месте, и при любой возможности я пыталась вовлечь в дело кого только можно... и кого нельзя – тоже. Я замечала раньше, что у мистера Снейпа нелады с некоторыми гриффиндорцами, и мое задание показалось неплохим средством для преодоления обычной межфакультетской вражды. Вмешиваться напрямую на правах декана в школьные распри я позволяла себе только в крайнем случае. Дети сами должны уметь разбираться…

Что он должен делать? Хороший вопрос.

- Для начала вы составите список участников конкурса на всех факультетах. Для себя, конечно. Он есть у всех деканов… но вы все-таки предоставите его мне. Дальше вам нужно будет время от времени узнавать, все ли в порядке, не отказался ли кто-нибудь и не нужно ли найти замену. Я напишу короткий список вопросов, это необходимо для проведения самого мероприятия, а вы раздадите его своим товарищам, а после того, как они ответят, принесете анкету мне. Надеюсь, вы понимаете, насколько это важно и насколько я полагаюсь на вашу сознательность, мистер Снейп. Ну и естественно, на самом празднике мне тоже понадобится ваша помощь, но об этом мы успеем поговорить.

Северус Снейп

Я слушал невнимательно.
Я по-прежнему потел, по-прежнему мечтал вырваться из кабинета…

Она вообще слышит, что говорит? Даже при всей своей невнимательности я улавливал очевидные несуразности. Написать список участников. Такой список есть у всех деканов – но я должен отдать список ей. Зачем, раз у нее есть? Профессор хочет получить мой автограф?

Все это было похоже на какое-то плохо закамуфлированное издевательство, суть которого мне не была до конца ясна. Я четко уловил слово «список» и словосочетание «предоставите мне», прозвучавшие несколько раз. По сути, новая отработка у МакГонагалл означала не только контакты с ненавистными Поттером и Блэком (хотьбыотказалисьхотьбыотказалисьпожалуйстапожалуйстапожалуйста!!!), но и контакты с ней самой. И это в нынешнем положении вещей было похуже всех гриффиндорцев, вместе взятых…

Если бы я мог поделиться с Лили…

Может быть, стоит заразить себя чем-то – тогда я точно попаду в больничное крыло… Так-то то оно так, но Лили и еще три девочки из Гриффиндора лежали на карантине в изоляции даже от остальных посетителей мадам Помфри, а я совсем не был уверен, что мне удастся заразить себя именно такой же инфекцией… Впрочем, я знал, что Лили скоро выпишут. Может быть, я смогу ей рассказа… а что же я расскажу? Как трогал Минерву МакГонагалл за руки? Но ведь это ТАЙНА. Этого нельзя рассказывать даже Лили, я знал абсолютно точно. А сама профессор? Она кому-нибудь рассказала? Я почему-то был уверен, что нет…

Но все равно. Все равно, с Лили можно было… поговорить… ну как-нибудь намекнуть… Попросить мне помочь с этим … заданием. У Лили я не стеснялся просить. Она хоть и не слишком ладила с Поттером и Блэком, но все-таки была гриффиндоркой…

Я решил ничего не делать, формально согласившись на наказание. Дождусь Лили. А там видно будет. Я, честно говоря, устал раздумывать над происходящим. Мне попросту надоело. МакГонагалл смотрела на меня прохладно и дружелюбно-примиряющее. Как будто снисходила до меня.

Меня назначили кем-то вроде временного старосты, пусть я и не догадывался, зачем. Впрочем… почему не догадывался? Я по-прежнему был уверен, что меня наказывают.

- Хорошо, профессор, - ответил тихо. – Я все понял… Мне можно идти?

Минерва МакГонагалл

– Да, вы можете идти. У вас сейчас зельеварение? Я напишу профессору Слагхорну о причинах вашего опоздания, – записку я положила на край стола, бог его знает, почему было просто не протянуть ее мальчику, но я сделала именно так, на секунду удивившись собственному поступку, впрочем, тут же отмахнувшись: ну так – и так.

Мальчик проводил мою руку каким-то особенно болезненным взглядом, и я не смогла бы навскидку сказать, что именно в нем было. Схватил пергамент со стола и с видимым облегчением покинул класс, оставив меня размышлять о только что произошедшем. По сути, я назначила ребенка пятым колесом в телеге, со всеми этими оргвопросами я могла справиться, не прилагая никаких усилий. Но, тем не менее, переложенные на детские плечи, эти оргвопросы могли показаться важным и ответственным заданием. Воспитание доверием - любимая парадигма Альбуса… Все так, но… Было во всей этой нежданно-негаданно свалившейся на меня ситуации и нечто странное. Северус Снейп меня боялся, впрочем, я не могу с уверенностью сказать, меня ли, и уж тем более, не могу рассуждать о причинах этого страха. Многие дети в присутствии взрослых чувствуют неловкость или неуверенность, тем паче, когда за ними имеется провинность... в моем присутствии особенно. За мою многолетнюю школьную практику я не раз сталкивалась именно с таким проявлением детской вины, от меня ждать снисхождения не приходилось, принципиальность в вопросах этики – основа основ...

Все так… но вечером, после ужина, визит к Слагхорну представился мне необходимым. И дело даже не в том, что сгорбленные плечи и затравленный взгляд не шли из головы; нет, за обедом в Большом зале я наблюдала нечто совсем уж противоположное. Северус Снейп смотрел на меня с плохо скрываемой злостью, за которой, как мне показалось, прятался все тот же страх, а когда я проходила мимо Гриффиндорского стола, он так резко опустил голову, что опрокинул стакан с соком.

Что я о нем знала? По-прежнему ничего.

Слагхорн по обыкновению был приторно радушен, топорщил моржовые усы и беспрерывно трещал о своем клубе. Как выяснилось, Северус не был даже в потенции кандидатом в этот клуб... Никаких связей, никаких громких родственников. «Хотя-хотя, – пожевав ус и подлив мне вина, расплылся в улыбке Слагхорн, – мальчик делает большие успехи в зельях и ЗОТИ, так что со временем, все может быть».

Толком о семье Снейпов он поведать ничего не смог, только фыркал и сожалеюще кривил губы, мол, семья не богата, Эйлин давно потеряла интерес к чему бы-то ни было, заправляет делами папаша-магл, который и нрава вспыльчивого и алкоголем не брезгует, да и вообще, насколько ему, Слагхорну, известно, живут они позорно бедно, еле сводя концы с концами.

О самом мальчике всего-то и смог сказать, что замкнут, тих, плохо следит за собой, мало с кем общается, на факультете его не то что бы не любят, но сторонятся, как диковинного зверька, который если не укусит, то плюнет. Не страшный, но на вид противный и в общении неприятный. Да он и сам к общению не стремится. Зато много читает и в некоторых вопросах даст фору и старшекурсникам, если, конечно, получится вытащить его из скорлупы глухой обороны и разговорить...

В общем, кое-какую информацию к размышлению я получила. Из нее следовало, что вчерашний поступок мальчика был не просто чем-то необычным, а вовсе уж экстранеординарным. Разговор заставил меня усомнится в правильности выбранной линии поведения, но я решила не спешить с выводами и посмотреть, как будет развиваться ситуация дальше... Напоминать о задании я не стану.

Северус Снейп

Она что-то чиркнула пером на пергаменте и сообщила, что это записка для Слагхорна.
Я протянул руку.
Она положила записку на край стола – быстро и не глядя.
Да.
Я понимаю.
Я понимаю, что…
Я больше никогда… раз вам так неприятно…
Блэк говорит, если прикоснуться к Снивеллусу, то цыпки неделю не пройдут. А то и месяц… Я вспоминаю об этом – и вздрагиваю. Это не правда! Или… правда?

Я невольно покосился на ее руки – не было ли там цыпок после вчерашнего… Нет. Кажется, нет… не знаю.
Схватил со стола записку и, развернувшись, бросился наутек.

Я не бегал столько за целый месяц, сколько за эти два дня. От быстрого бега сердце начинало колотиться, как бешеное, и темнело в глазах. Точно такие же неприятные ощущения вызывали полеты на метле. Я не любил ни бегать, ни летать – мне нравилось ходить спокойным шагом, но совсем не нравилось, что все вокруг носятся, как полоумные, и все время меня задевают.

А теперь я сам носился, как полоумный…

Нужно было на урок к Слагхорну, но ведь в записке не указывалось, на какое именно время я задержусь…
Сам не зная как, я очутился в больничном крыле.

– Чего тебе, Северус Снейп? Почему ты не на занятиях?

Мадам Помфри, как всегда, была деловита и неприветлива. От нее пахло ромашковым чаем.

– Эээ… - смешался я, толком не зная, что сказать.
– Нет уж, Северус, к Эванс нельзя, ты же знаешь. Я ее выпущу дня через три – и скажу, что ты заходил. Что-нибудь еще передать, быть может?

Я лихорадочно порылся в карманах и нашел маленькую жестяную коробочку с лакричными леденцами. Там оставалось штук пять. На коробочке были нарисованы деревья в снегу, картинка двигалась – ветви вздрагивали от порывов ветра и клонились к самой земле, заметенной, укутанной белым пухом… На картинке непрерывно шел снег – и тоже менялся: то сыпал мелкой крупой, то крупными хлопьями… Лили нравилась эта коробочка… Я ее сам заколдовал. Давно нужно было подарить… Я некоторое время полюбовался на снег – и сунул коробочку назад, в карман.

– Ничего не нужно, мадам Помфри, спасибо, – вежливо сказал я и побрел, наконец, на зельеварение.

За обедом началась та же пытка, что и за завтраком. Пожалуй, еще хуже…
И далась мне это профессорша… и зачем… зачем… зачем я опять про нее думаю?
Это было… мне было… когда она положила записку на стол… я старался вообще забыть об этом… но…

– Эй, Снивви, у тебя таракан в супе плавает, с головы твоей упал, небось!!!
– Да не таракан там, Сири, а целый выводок вшей!!!

Дружное ржание несется от столов Гриффиндора… Довольный Блэк уходит в обнимку с не менее довольным Поттером, благодушно пнув мой стул носком ботинка. Я думаю, запачкалась ли мантия – и опять кошусь в сторону преподавательских столов.

Профессор встала со своего места и тоже шла к выходу. Слышала она про тараканов и вшей? Я вжал голову в плечи и отвернулся, как-то умудрившись опрокинуть сок. Ну вот… Облил брюки… и в самом неудобном месте.

Конечно, можно было применить заклятие сушки, но ведь колдовать в коридорах и Большом зале не разрешается…

Я неловко встал со своего места и бочком стал красться к лестнице, ведущей в Подземелья. Мерлин, Мерлин… пусть меня никто не увидит… Пятно от сока растеклось прямо по ширинке, и мантию я тоже запачкал… Мерлин, Мерлин… пожалуйста…

– Стоять, Снивеллус! Что это ты крадешься, как будто украл чего?
– Джейми, ну его к черту, пусть катится в свою вонючую нору!
– Нет, пусть скажет, что у него под мантией!

Нахальные руки лезут под полу. Я отбиваюсь…

– Убирайся, Поттер, отстань от меня!
– Что там… что там у тебя такое… Сириус… да у него… штаны мокрые!!!

Поттер громко хохочет. Блэк тоже лезет проверять мои штаны, я пытаюсь оттолкнуть его, получаю по уху – и очередную порцию смеха.

– Обделался, Снивви?! Вот это да! Джейми, Снейп до сих пор ссыт в штаны – вот это да!!

Мне хочется умереть на месте. Я вырываюсь от них и бегу вниз по ступенькам под довольное улюлюканье и гогот…

Вечером в нашу спальню заглянул профессор Слагхорн. Такое случалось нечасто, и уж почти никогда он не заговаривал лично со мной.

– Послушайте, Снейп, как ваши успехи в трансфигурации? – спросил он неожиданно.

Я похолодел. Она пожаловалась Слагхорну… она рассказала ему про Тайну…

В ответ на вопрос я лишь неопределенно мотнул головой.

– Значит, все в порядке?

Я согласно закивал.

– Я вас попрошу быть повнимательней к этому предмету, он довольно сложный, - беспечно сказал Слагхорн, и уже развернул свою толстую тушу, намереваясь выйти.

Я собрался с силами и пискнул:

– Профессор Слагхорн!

– Чего тебе еще, Северус? – добродушно оглянулся он.

– Это профессор МакГонагалл… она… она была мною… эээ… недовольна?… и… э…

– Да нет, Северус, ничего такого профессор не говорила, - все с той же небрежностью бросил Слагхорн, и прежде, чем я набрался мужества на новый вопрос, скрылся за дверью спален.

Не говорила НИЧЕГО такого. А ЧТО говорила? Что она говорила про меня?! Что она могла сказать? Ведь если бы она выдала ТАЙНУ, наверное, Слагхорн бы тоже меня наказал? Значит, она меня не выдала. Значит… я вспомнил, как она положила записку на стол. Но может быть… может быть, это случайно! Может быть, я просто придумал, что ей противно… Надо проверить. Срочно! ПРЯМО СЕЙЧАС!

Я вскочил с кровати (до отбоя оставалось часа два), выхватил из тумбочки листок пергамента, перо, зеленые чернила и написал поспешно:

СЛИЗЕРИН

1. Морлин Страуб
2. Северус Снейп.

ГРИФФИНДОР

1. Сириус Блэк
2. Джеймс Поттер


ХАФФЛПАФ

1. Андромеда Боул
2. Саманта Венсенн Смит


РАВЕНКЛО

1. Ричард Прайд
2. Дженнифер Салливан
3. Эвелина Фейтс.


Я знал всех первокурсников, участвующих в Конкурсе. Нас всех инструктировали уже раза четыре…

Схватив пергамент и не давая себе времени для раздумий, я помчался к Кабинету Трансфигурации.
Дверь была закрыта, я постучался без всякой надежды – все-таки, было поздно.
Но неожиданно дверь открылась – и она показалась на пороге. Хотя я и ломился в гости – но все-таки вздрогнул и попятился назад при ее появлении.

– Добрый вечер, профессор… Я тут… я принес… вы просили… по заданию… – пролепетал и замер, подперев стену дрожащей спиной.

Минерва МакГонагалл

Весь вечер после разговора с Горацием я проверяла контрольные пятого курса. Доведенная до автоматизма работа не могла полностью занимать все мысли – достаточно взглянуть на формулы, на введение и заключение – и уже все понятно... Перебирая свиток за свитком и подмахивая резюме и оценки, я постоянно возвращалась к размышлениям о вчерашнем и сегодняшнем событиях. Беседа со Слагхорном одновременно укрепила меня в предположении, что мальчику нужно повышать самооценку, а с другой стороны привела к неутешительному выводу, что Северус Снейп вовсе не из тех людей, которые стремятся работать на публику и привлекать к себе внимание. Одиночка с ворохом проблем, тянущихся из младенческих далей. Из памяти не шел его злой, ненавидящий взгляд за ужином. Я была его причиной? Вчера вечером он почти точно так же смотрел... Почти убедив себя, что предложение заниматься конкурсом с моей стороны было ошибкой лишь наполовину, я предоставила обстоятельствам и времени решать за себя. Отменять свое задание непедагогично, можно обидеть недоверием, да и запутать окончательно… Если уж я, взрослый человек, преподаватель, не всегда могу разобраться в мотивах поведения детей, то что говорить о самом ребенке. Для него это и вовсе темный лес. В конце концов стопка пергаментов иссякла, все в той же назойливой круговерти мыслей я уже собиралась отправиться спать, как в дверь постучали... Очень неуверенно и робко. Возможно, мне показалось? Поздние посетители - дело совсем не редкое, старосты факультетов частенько захаживают сюда после отбоя и вечерних дежурств для отчета. Посмотрим…

Открыв дверь, от неожиданности обомлела. Кого-кого, а уж Северуса Снейпа увидеть сейчас я не ожидала. Рука машинально описала в воздухе дугу, мол, входите, а с языка уже готово было сорваться что-нибудь вроде: «Вы на часы смотрели?» Но к счастью, не сорвалось. Он стоял бледный как полотно, но с затаенной упертой решимостью во взгляде, смешанной с паническим страхом - гремучий коктейль... выразительное лицо... Что-то лепетал о задании..

– Добрый вечер, мистер Снейп. Проходите... – указала рукой все на тот же стул, а потом, передумав, в сторону кресла, – здесь будет удобней. – Присаживайтесь. Чаю? Давайте сюда ваш список.

Северус Снейп

Я прошел в кабинет и тихонько устроился на самом краешке кресла.
Горел верхний свет. От этого было светло как днем и совершенно неуютно. Я вообще любил сумерки.
Профессор выглядела усталой и какой-то… по-моему, удивленной.
Список. Да, сейчас. Это самое важное… список. Мне нужно понять… знать… я не знаю, зачем мне это – но нужно…
Я протянул руку с пергаментом и твердо посмотрел прямо ей в глаза.

Минерва МакГонагалл

Пока он очень осторожно размещается в кресле, я размышляю о том, что же привело его ко мне в столь поздний час. Список вполне мог подождать до завтра, хотя трансфигурации у первого курса и нет, но можно было передать мне его в Большом зале за обедом или после. Очевидно, что задание оказалось для мальчика важным, так же, как и мое мнение, или... Или у меня нет предположений и объяснений, почему он сейчас, протягивая пергамент, смотрит в глаза чуть ли не с вызовом... Спокойно, одобрительно улыбаясь, отвечаю на его взгляд, пытаюсь забрать список. Возможно, я слишком резко дернула рукой, возможно мальчик слишком крепко его держал, но лист с сухим треском разорвался пополам...

– Репаро… Осторожнее, мистер Снейп.

Северус Снейп

Она улыбается. Но я не вижу в этой улыбке настоящей улыбки.
Уж я-то знаю… Сейчас профессор похожа на мою мать, когда той приходится иметь дело с людьми, которые ей не нравятся, но с которыми она вынуждена общаться, потому что ей от них что-то нужно. Та же самая улыбка – одними губами, и рассеянные глаза.

О чем она думает?

Рука тянется к пергаменту. Я специально не отпускаю его сразу, но она дергает так поспешно… – …как будто все-таки боится цыпок – как будто? – противен, я все-таки ей противен – но как я мог ожидать другого – я что, с ума сошел? – почему я здесь – скорее в постель – закрыться – под балдахин – спрятаться – скорее… – … пергамент рвется на две половинки, и от сухого треска у меня на миг закладывает уши.

Она говорит «репаро» и, опять целый, список по-прежнему зажат в моей руке, она говорит что-то еще, но я уже не слышу толком, дрожащими пальцами – и ничего не поделать с этой дрожью – я кладу пергамент на подлокотник кресла и украдкой – но как можно скрыть что-то, если она стоит рядом – нависая надо мной – я вытираю о мантию совершенно мокрые ладони.

Пусть она забирает список – и я пойду.
И больше никогда.
Никогда, правда, никогда…

В носу делается горячо, но я не позволяю себе… нет. Нет. НИ ЗА ЧТО.

Минерва МакГонагалл

Пергамент опускается на подлокотник кресла, а взгляд мальчика, сидящего напротив меня, в один момент из уверенного делается… даже не могу подобрать определения… точно не пергамент сейчас порвался, а разлетелась в клочья мечта всей жизни, разломана пополам, и ее уже никак не склеить обратно. Он вытирает ладони о мантию и прячет их в складках. Стыдится? Своих рук? Испугался, что порвал список? Так он же восстановлен... И уже нет во взгляде вызова, только сосредоточенность, очень знакомая мне сосредоточенность. Обладая способностью пускать слезу в самый неподходящий момент, я слишком хорошо знаю изнутри, как выглядит попытка не намочить лицо, а заодно и репутацию. Но, может, я и ошибаюсь... Только вот, наученная вчерашним горьким опытом, понимаю, что подавать виду нельзя. Вы не плачете, мистер Снейп, а я этого не вижу.

Осторожно беру список с подлокотника, откладываю на стол, бегло просмотрев для приличия – уверена, там все верно… сажусь в кресло. Мне хочется потрепать ребенка по макушке, но это значило бы, что я заметила так и не пролившиеся пока слезы.

– Давайте выпьем чаю, вы не против? – взмах палочки, и на столе появляются чайные приборы.

Только это не трогает моего гостя. Он строго смотрит в одну точку перед собой. Напряжен, как готовая распрямиться пружина. Опять сбежит? Так дело не пойдет. Я снова встаю, направляюсь к буфету, где хранится мятная настойка – несколько капель на стакан.

– Вот, выпейте, пожалуйста, - протягиваю успокоительное и довольно долго жду реакции.

Северус Снейп

Зачем?
Зачем какой-то чай, почему чай, она забрала список, я могу идти – мне не нужно… зачем она? – я ведь теперь ТОЧНО знаю, что она – как все, а цыпки передаются через чашки? – а вдруг Блэк правду сказал о моих руках? – да нет же, он дурак! Я ведь ничего не нашел в той книжке.. – Блэк… Блэк… – Ох, она, наверное, видела в коридоре – или слышала, они ведь на весь Хогвартс орали, что Снейп до сих пор ссытся… какое гадкое, какое мерзкое слово… – а она могла слышать, да, да, да – конечно, могла – что Снейп до сих пор.. это самое… НЕТ! Нет, нет, нет же, это сок – я облился соком – правда, просто сок – честное слово, я не…. я не обманываю…

Она все слышала. И теперь решила меня пожалеть? – но я ведь ей противен – а если она слышала – противен еще больше – тогда зачем она – я не понимаю – не понимаю… не нужно, нужно уйти… пожалуйста, можно мне…

– Это был просто сок, – бормочу еле слышно и упрямо поднимаю на нее глаза. Она протягивает чашку, резко, очень резко пахнет мятой – какое-то лекарство – в какие зелья входит мята? – я не простужен – чернильное пятно, крохотное, возле ногтя – успокоительное зелье – она знает, она слышала, слышала… все слышала…

Я хочу отстранить ее руку, уже тянусь – но вспоминаю, что нельзя, что я противен – я отдергиваю руку, как ошпаренный – и повторяю, умоляюще, зло, тупо – сам не знаю, как:

– Это был только сок, я облился соком, это сок, сок…

Минерва МакГонагалл

Первую часть фразы я не расслышала – слишком невнятно и под нос, а потом опять этот сумасшедший отчаянно-злой взгляд и есть в нем что-то еще – мольба? Он протягивает руку и одергивает ее. Возможно, чувствует неловкость из-за того, что вчера, забывшись, позволил себе коснуться преподавателя... О чем это он? Какой сок? При чем здесь сок?
Вспоминается сцена за ужином, опрокинутый стакан... Ну и что? Студенты просто декалитрами разливают напитки, если собрать все пролитое воедино, то в Большом зале можно было бы утонуть без вероятности выплыть даже под потолком... Неужели он так расстроился просто из-за пятна на скатерти? Или из-за того, что я увидела его неловкость? Ничего не понимаю, прокручиваю сцену снова – и опять ничего не понимаю. Впечатлительный ребенок.

– Вы все-таки выпейте, – настойчиво вкладываю стакан с зельем в его руку и тут же отпускаю, – вы о чем говорите? Ничего страшного не случилось. С кем не бывает... Не нужно из-за этого переживать, право, пустяки. У нас все этим грешат. Вот вчера ваш однокурсник Джеймс Поттер сделал тоже самое.

Северус Снейп

Зачем же она мне лжет? Просто смеется надо мной, да?
Это не хорошо… Поттер не может делать в штаны – тогда бы его все дразнили, и Блэк уж точно не стал бы с ним дружить… зачем она… и что значит – все ЭТИМ ГРЕШАТ?! Я - НЕТ! Она просто смеется... смеется... издевается....

– Я этого не делал, – бормочу настойчиво, – они все выдумали, это только сок…

Она все-таки пихает мне в руки стакан и поспешно отдергивает пальцы.

И тут уж я не выдерживаю…

– Он все врет, Блэк! Врет про цыпки! Вы можете спросить у Эванс, я …

Умолкаю. Я никогда не прикасаюсь к Лили. И она не может не подтвердить, не опровергнуть слова Блэка… Да и я сам не могу.

Но я ведь не верил в этот бред… почему же я думал, что профессор… но вдруг Блэк прав? Этого не может быть, но… он же все-таки сделал это со мной! А потом сказал... Пусть я и не нашел в книге того, что он сказал, но вдруг... вдруг...

Я устал. Так устал, что почувствовал себя совершенно обессиленным. Машинально выпил что-то мятное и прохладное из стакана. Поставил пустую посудину на подлокотник. Профессор с недоумением посмотрела на меня. Что-то не так? Конечно, не так. Всё не так... Съежившись под ее взглядом, я взял стакан снова, обтер его краем мантии и вернул на подлокотник.

Минерва МакГонагалл

Нагромождение несуразностей одна на другую. Не делал? Чего не делал, не проливал сок? И кто что выдумал? Блэк? Сириус Блэк? Этот может выдумать... все, что угодно может, он иногда так привирает даже на трансфигурации, любо-дорого послушать – только держись, даже останавливать не хочется. Против воли и серьезности ситуации улыбаюсь, вспоминая, как буквально вчера Сириус Блэк самозабвенно втирал мне перед всем классом якобы изобретенный им только что экзотический способ преобразования человека в свинью через стакан с жидкостью, за что, конечно, поплатился снятыми баллами, которые, впрочем, пришлось вернуть, так как вчерашний урок он знал так, что от зубов отскакивало.
И я вполне допускаю, что его шутки не всегда безобидны. Какие еще цыпки? Голова идет кругом, очевидно, сейчас речь о какой-то выходке Блэка. И, судя по всему, отчаянно бормочущий мальчик, сидящий в моем кресле, принял пустую болтовню слишком близко к сердцу... Слез так и не появилось, и то хорошо, зато появилась обреченность.
Я недоуменно смотрю на него и с ужасом наблюдаю, как он протирает стакан... Цыпки? Мальчик болен - и это ставят ему в вину? Он боится кого-то заразить? Бред какой-то...

– Мистер Снейп, я ничего не поняла, покажите-ка мне свои руки, что там с ними? – сама беру его ладони в свои, переворачиваю их - обычные руки, ничего такого... Вы мне можете объяснить, из-за чего вы расстроились?

Северус Снейп

Только не отпускайте их сразу… ну пожалуйста… Мерлин, Мерлин… ну пожалуйста…

Пальцы – такие же горячие, как в прошлый раз – и совершенно сухие. Ладонь, в которую легла тыльная сторона моей ладони… Что-то происходит со временем – и со мной самим тоже. Все вокруг будто плывет в густом теплом мареве, как будто мы оба под водой – или кто-то наложил заклятие замедления. Я ощущаю резкий и прохладный вкус мяты под языком, голова чуть подкруживается – и нет никакого страха, никакой тревоги – только удивление и вкус мяты, мятный воздух, мятное дыхание, запах мяты, мята под водой, вода из мяты, мятные кубики льда, если прикасаться ко льду – это так же обжигает, как огонь…

Она спросила, что меня напугало – и что не так с моими руками?
Я вяло понимаю, что должен возмутиться, должен не поверить её участию – понять что-либо я давно отчаялся – должен вырвать свои ладони – на самой периферии сознания мелькает паническая мысль, что теперь-то она точно заразилась цыпками, мелькает – и тут же гаснет в ментоловом холодном воздухе, где растет одна только мята…

Я вслушиваюсь в интонации голоса – и мне кажется, голос не такой, как всегда. Вопрос звучит и звучит внутри, где-то под ложечкой, или же в животе – что с моими руками? – что? – она спросила, – чего я испугался?

Можно залезть под балдахин, оскорбившись самому предположению – как же, испугался, еще чего! Можно обидеться – потому что это явная слюнявая, сопливая жалость, мать всегда говорила – не позволяй себя жалеть, никогда, никому, это дорожка к падению – я плохо понимал, о чем она, но я запомнил, – значит, если тебя жалеют, ты можешь упасть – в сущности, просто, а разбираться – почему так, лень и не интересно, не то что бы я полностью доверял матери, но я допускал, что в отдельных вопросах она может оказаться права – у меня были поводы убедиться в этом…

Нельзя давать ей жалеть – за что? – я не делал этого (а как же-тогда-в туалете – но это ведь случайно – я не хотел!!), это был сок – и мои руки, может быть, ничем и не больны, а Блэк сволочь... Я не знаю – но … но… но… может быть…

Мои руки… ладони будто вклеились, вросли в ее ладони. И ни за что не хотелось их отдирать.

Я вдруг понял всю важность данного момента. Если я сейчас отделаюсь отговорками – или вспылю – мне совсем не хотелось – если я буду отстаивать что-то внутри себя – а нужно? – я не хочу, мята баюкает, я плыву как будто в запахе и вкусе под языком, эта женщина, профессор МакГонагалл, у нее горячие руки – она держит мои ладони в своих – это же наша ТАЙНА, тайна, тайна… и я никому… и она никому… и я даже Лили не… а она… кто у нее… наверное… есть? – если я сейчас поведу себя ПРИВЫЧНО, то чего-то не случится в жизни, не изменится, так и пойдет по-прежнему, той же дорогой, где не было еще ни мяты, ни тайны… ничего.

Мерлин… Мерлин, пусть будет так, что я смогу ей доверять. Доверять, доверять. Доверять, сказать правду – я заглядываю в темно-карие спокойные глаза – ведь ты же меня не подведешь, правда, ты же никогда не будешь смеяться надо мной – и не обидишь меня – да? – и не оттолкнешь больше? – да? – я могу тебе доверять – да? – ведь не могут же обманывать твои глаза …– могут, я знаю, что, могут, любые глаза могут обманывать – но может быть, мне повезет? – Мерлин, Мерлин, пожалуйста, пусть мне повезет… ну хоть один раз, пожалуйста, пожалуйста… пожалуйста…

– Блэк… – тихонько и доверительно говорю я, все-таки решившись на правду. – Блэк утверждает, что ко мне нельзя прикасаться – от этого будут цыпки… или еще что… похуже.

Я не говорю ВСЕЙ правды, и стыжусь этого, но всей правды я сказать не могу, я боюсь, что она отшатнется, будет брезговать... и больше уже никогда... никогда...

Мой голос звучит чуть насмешливо, чтобы она поняла – я не верю Блэку ни на единый сикль – но неожиданно в самый конец фразы опять закрадывается сомнение, я ведь не сказал ВСЕЙ правды... Но ладоням так уютно в ее ладонях … и ни она, ни я не отнимаем рук.

Тайна, тайна, ТАЙНА…

Минерва МакГонагалл

Тяжкое затаенное раздумье, словно бы он что-то для себя решает, какой-то жизненно важный вопрос раскладывает на весах. Маленькое детское «быть или не быть» такое огромное в его глазах, что застит весь мир, как будто вне это вопроса и ответа на него ничего больше не существует – нет и никогда не будет. Этот его вопрос такой же огромный, как мыльный пузырь – если дуть в полую соломинку - сначала пузырь маленький и забавный, а потом все больше и больше, и вот кроме него уже ничего не видно, а вся действительность отражается в кривой поверхности, метоморфируется, изменяется до неузнаваемости – кривится, кривится, кривится... И всего-то нужно, чтобы вернуть на место пошатнувшуюся реальность, -– дунуть самому чуть сильнее или чтобы кто-то другой просто поднес руку... «Бах!» – и все снова на своих местах... Есть еще один вариант – взмахнуть кистью, и мыльный пузырь оторвется, улетит, проживет столько, сколько должно.

Столько, сколько вообще живут детские проблемы – минуту-другую – не больше.

Примерно об этом я думала, когда смотрела на упрямые, а сейчас подрагивающие губы, на худые руки, покорно лежащие в моих ладонях. На них нет никаких цыпок. Шутник Блэк. Нужно будет за ним присмотреть и поставить на вид неуместное поведение, хотя, что я могу ему инкриминировать, в сущности? Не пойман – не вор. Он покивает, сделает честные понимающие глаза – улыбнется во всю ширину белозубого рта... и ничего дальше... Извечная вражда факультетов, старое, как мир, детское соперничество, не всегда принимающее достойные формы...

Я не отнимала рук, с интересом вглядываясь в лицо – так близко я никогда его не рассматривала. Мальчика нельзя назвать красивым, скорее наоборот – неправильные, резкие черты, длинный с горбинкой нос, имеющий все шансы с возрастом стать крючковатым, тонкие брезгливые губы.. Если что-то и было привлекательным – так это глаза, но и они скорее настораживали своей глубиной, отсутствием дна. Они наводили на мысли, что если человек с такими глазами будет долго смотреться в зеркало – то непременно провалится сам в себя.

Не знаю, сколько прошло времени, и какую именно работу совершал его мозг, как долго мы так просидели - он в своих нешуточных сомнениях, а я в ожидании и попытке разгадать, что стоит за всей этой внутренней борьбой, когда он, наконец, выдал, доверчиво, еле слышно:

– Блэк утверждает, что ко мне нельзя прикасаться – от этого будут цыпки… или еще что… похуже.

И это все? Мне хочется рассмеяться от облегчения. В этом была причина душевных метаний? Хотя, нет, конечно нет, я понимаю всю глубину детской трагедии – бури в стакане воды... Ребенок... сосуд, наполненный случайным – и от бога, и от семьи, и от друзей, и от дождя на улице – но пока все больше случайным... Мне жалко, чрезвычайно жалко его, ранимого и неуверенного в себе, зависимого от чужого мнения настолько, что готов принять за данность любую, самую невероятную ахинею. Как бы не был саркастичен его голос и сколько бы уверенности в нем не звучало – сама постановка вопроса говорит за себя. Верит. Поверил бредням Блэка...

Я бы хотела поговорить с его родителями – посмотреть им в глаза.

- Блэк как всегда смеется на свой лад. Не нужно обращать внимания на его буйную фантазию. У вас самые обыкновенные руки, такие, как у всех людей... То, что он говорит – всего лишь выдумки. Вот смотрите, – показываю ему свои ладони, - за вычетом морщин у вас точно такие же. Вы не ладите с мистером Блэком?

Северус Снейп

Она на меня долго смотрит. Как будто изучает. Я не отвожу взгляд – снявши голову, по волосам не плачут – смотрите на меня, если хотите – мне кажется, в ее глазах нет ничего такого, что б я насторожился – она просто смотрит, как на малознакомый предмет… она изучает меня – откровенно и не таясь – а я изучаю ее, да. Она примерно такого же возраста, как моя мать, – но ее лицо совсем не того болезненно серого оттенка, она бледная – но какой-то другой бледностью... приятной на вид... Она еще не старая, она выглядит гораздо моложе моей матери, но и не молодая, нет. Не молодая. Как будто кто-то, шутя, процарапал пером несколько глубоких штрихов, змеящихся ото рта к крыльям носа, причудливых… наверное, шершавых на ощупь – хочется дотронуться пальцем, проверить. От нее – или отовсюду, конечно, отовсюду… по-прежнему пахнет мятой. Зеленый запах, густой, он мне шепчет на ухо всякую чепуху, он меня подстрекает… но пока я сопротивляюсь… У нее длинноватый, но очень прямой нос, и темно-карие глаза сейчас почему-то выглядят синими – разве так бывает? Я не знаю.

Мне кажется, мои ладони успокоены в сухих прогретых солнцем листьях. На дворе февраль, а от нее ощущение осени, не понимаю, как объяснить, просто, может быть, бежевый – ближе к желтоватому – цвет юбки и жакета? А волосы… волосы у нее такие же, как у меня самого – только не блестят, матово-черные, убранные в пучок – и один единственный завиток огибает левое ухо, и его растрепанный хвостик торчит из-под мочки. Мятный голос опять шепчет мне всякую ерунду – нет – я не могу – я хотел бы дернуть за этот хвостик – но даже сейчас понимаю – это уж слишком, этого делать нельзя, нельзя… НЕЛЬЗЯ.

Я бы еще выпил мятной настойки. Но она больше не предлагает.

Она говорит про Блэка – и про мои руки… что они такие же, как у всех – почему я так неожиданно разочарован, тем, что она сказала, или тем, что она все-таки выпустила мои ладони – и теперь показывает мне свои – выгнутые, с буграми холмов, густое пересечение линий… Читаные книжки по хиромантии – «Северус, немедленно поставь книгу на место, я сказала: – ты все равно ничего там не поймешь!» – книжки, из которых не помнится ничего, кроме названия самих холмов: Венера, Марс, Сатурн, Луна… и кто-то еще.

Я смотрю на ее руки, на холмы Венеры-Марса-Сатурна-Луны-и кого-то еще, и думаю, что они – ее ладони – ее холмы – совсем не такие, как у всех, и уж точно не похожи на мои. Ее руки похожи на что-то красивое и полезное… пожалуй, так.

Ее руки похожи на что-то, за что хочется удержаться.

Но больше, наверное, нельзя… НЕЛЬЗЯ.

Я подавляю вздох сожаления. А она спрашивает о Блэке. Нет, разумеется, – я не собираюсь жаловаться. Да и не интересует меня Блэк – я сейчас вообще смутно представляю, кто это такой – и единственное, что к нему испытываю – нечто, похожее на благодарность. Благодаря его выдумкам я сейчас сижу здесь рядом с профессором МакГонагалл, и у нас есть тайна, Тайна, ТАЙНА…

В ответ на ее вопрос – такой доверительный (что-то сладко поднывает у меня в груди) – я делаю попытку улыбнуться – мне страшно спугнуть сам не знаю, что – и говорю так же тихо, доверительно – в тон ей:

- У нас иногда бывают… разногласия, профессор.

Я изо всех сил стараюсь выглядеть серьезным – и взрослым. Мне кажется, так нужно… Именно ТАК нужно – именно этого требует наша Тайна. ТАЙНА…

Минерва МакГонагалл

– У нас иногда бывают… разногласия, профессор.

Ну что ж, достойная уважения позиция. Принимаю и не буду вмешиваться.

– Речь не мальчика, но мужа, – улыбнулась я, и дала себе зарок пристальней последить за отношениями этих двоих, который, впрочем, впоследствии исполнила только наполовину, – Как я полагаю, вы сами сможете справиться с проблемой? И не будете принимать шутки мистера Блэка близко к сердцу?

Время идет, а я по-прежнему не совсем хорошо понимаю, зачем этот поздний визит... Сказать: не совсем – это было бы погрешить против истины. Первокурсники, оставшиеся без родительской опеки, очень часто стремятся подменить ее чем-то другим. Кто-то удовлетворяется дружбой однокурсников, кто-то строчит ежедневные письма домой, кто-то идет к симпатичным на его взгляд старшим. И это очень большая проблема. Она не сегодня родилась, была, будет и есть. К сожалению или к счастью, преподавателям необходимо соблюдать дистанцию, не стоит вселять в детей иллюзию, что мир всегда развернут к ним лицом и все в нем заменяемо. Семья – это семья, и она осталась за пределами школы. Конечно, здесь тоже семья и дом, но в другом смысле... скорее полигон, место получения необходимых знаний, и не только о магических дисциплинах, но и о людях.
Не самая приятная обязанность – разочаровывать. Не самая... Но обязанность. Да и при всем желании я не могу заменить мать каждому первокурснику, что приходит сюда. Они были до этого – будут и после.

Но сегодняшний случай не типичен. До инцидента с журналом я не замечала, чтобы Северус Снейп как-то выделял меня или возлагал какие-то надежды, впрочем, я могла быть невнимательна и теперь сама, своим невниманием спровоцировала невольную тягу. Если верить Горацию, у мальчика дома была та еще жизнь... И естественно, что он тянется к первому, кто проявил к нему интерес, тем более, что им он не разбалован, по крайней мере, позитивным интересом.

Это тяжело, но это урок. Он не найдет того, чего ищет... Не в том смысле... Хотя, мне искренне импонирует его детская, но уже сознательная взрослость, стремление понравится именно мне. Бог весть откуда взявшаяся и точно так же бог весть куда девающаяся потом симпатия – не в первый раз. Нужно привыкать...

Я встаю и снова сажусь в кресло.

– Вам налить чаю? Время уже позднее, и я, как декан, должна была бы оштрафовать вас на пару десятков баллов, но раз вы явились ко мне по моему же поручению, я этого не сделаю... Вы сейчас отправитесь в свою спальню, а обо все остальном мы поговорим завтра. Согласны? Или у вас есть какие-то неотложные вопросы? Только честно...

Северус Снейп

Мне хочется и чаю, и самых что ни на есть неотложных вопросов – чего угодно, лишь бы посидеть с ней еще. Но я понимаю, что не следует «выпадать в осадок». Я не буду слишком надоедливым. Вопрос о баллах меня совершенно не волнует, я вижу, она сказала это для порядка, не от сердца. Все-таки она декан – и должна следить за дисциплиной, – думается снисходительно. – Декан – это никакого отношения не имеет к тайне, к ТАЙНЕ…

Тем более – об «остальном» мы поговорим завтра… Я хочу и завтра увидеть ее, непременно так же, как сегодня – наедине. Может быть, уже не случится запаха мяты, точно не случится, но зато все остальное… о чем мы поговорим… уж не о Блэке, конечно… и может быть даже, не о дурацком волшебном конкурсе?

А о чем? Ну не знаю… какая разница… Нужно будет спросить про анимагию – ей непременно понравится…

Я опять несмело улыбнулся и посмотрел в ее глаза – нет-нет, не синие, темно-карие, блестящие, как каштаны, если помыть их водой. Сейчас я пойду в спальни… а она? Куда она пойдет?

Я знал, что преподаватели живут в школе, но мне и в голову не приходило задумываться, а КАК они живут. Где спят, например… Уж конечно, у них не общая спальня… Отдельные комнаты… И вот она пойдет в такую отдельную комнату – интересно, что там? Какие книги на полках? А в спальнях ставят книги? Я был уверен, что в ЕЕ спальне книги есть… Она пойдет в свою спальню, и тоже ляжет в постель – она ведь… Я задумался, знал бы я, если б у нее был муж. Наверное, нет. Откуда бы мне знать? Но если даже и есть… то где-то там… далеко. Не в школе. А может быть… он приезжает к ней ночью? Каждую ночь? Я даже привстал от волнения. Может быть – МОЖЕТ? Или – НЕ МОЖЕТ? У меня пересохло в горле. Я открыл рот, снова закрыл, опять открыл… странная особенность, которую я за собой давно подметил – если сомневаешься, лучше не думать, а ДЕЛАТЬ – моя личная особенность, из-за которой я уже набил не одну шишку, – сейчас словно ширяла меня в бок острым суетливым локотком: ну, Северус, не бойся, не бойся, НЕ БОЙСЯ – спроси!

- ПрофессораувасестьМУЖ? – выпалил я на одном дыхании, и голос дал очевидного петуха на слове «муж».

Интересно, сойдет ли это за «неотложный вопрос»?

Минерва МакГонагалл

Вот даже как? Я с трудом сдерживаю смех, когда у него вырывается этот вопрос. Муж? Ради этого интереса было пятиминутное ерзанье в кресле, непроизвольное вытягивание тонюсенькой шеи так, что она торчала из воротника, как пестик, и, скорее всего оставшаяся незамеченной, порча обивки моего кресла скребущим от волнения пальцем – и бог бы с ней, с обивкой... – просто забавно. Столько эмоций на лице: наморщенный нос, испуганные, а потом решительные глаза, мерцающий в них блеск предвкушения...
Дети...
Никогда не узнаешь, чем в следующий момент будешь приперт к стене, какими игрушечными вилами. Ну, это они пока игрушечные. Чем старше, тем интереснее и натуральнее орудие этого немудреного труда. Впрочем, потом ты уже наблюдаешь за процессом со стороны, и вилы предназначены тебе только как арбитру в их спорах...

А еще он явно пропустил мимо ушей тонкий намек, что пора уходить... Живая непосредственность, пока не задушенная никем и ничем. Я все-таки не сдерживаю улыбки.

- Мистер Снейп, я вам так скажу, считайте это уроком на будущее. Таких вопросов не задают преподавателям.

На самом деле, я хотела сказать, что таких вопросов не задают женщинам, у которых на руке нет обручального кольца – это само по себе ответ, но дело в том, что и детям так не отвечают, не выводят отношения в плоскость личного, в сферу мужчина-женщина. Дистанция, все та же дистанция... хорошо, что она есть.

– Это все, мистер Снейп? Или найдутся другие, такие же актуальные вопросы?

Северус Снейп

Она не рассердилась. Совсем нет. Ее глаза откровенно хохочут, да и губы заметно подрагивают. Я, правда, не знаю, что в моем вопросе было смешного – но разве это важно? Важно, что она не рассердилась, важно, что я ее рассмешил. Она отвечает то, что и положено декану – да я и не ждал прямого ответа – но немыслимым образом я вдруг понимаю, что никакого мужа у нее нету, и она сейчас пойдет в комнаты, где останется одна…

– Вопросы есть, только зачем задавать вопросы, если они все равно остаются без ответа? – отвечаю я ей, улыбаясь как и она, опять «как взрослый», подбадриваю самого себя, чтобы не сосредотачиваться на странном, чуть-чуть скребущем ощущении какой-то НЕПРАВИЛЬНОСТИ.

Мне радостно, почему? – что у нее нет никакого мужа, и в то же время – мне жаль. Пойдет в комнаты. ОДНА. И даже никакой соседки по кровати. А если не можешь заснуть – одному ведь… так неуютно, даже страшно, и никто не дышит рядом… Конечно, она взрослая, но… Все равно.

То, что она взрослая, еще хуже. Она не должна быть одна. Одному плохо. Это я знал совершенно точно. Я был совсем один, пока не увидел в соседнем дворе Лили…

Но ведь у нее есть друзья? Пожалуй, не стоит задавать еще один актуальный вопрос.

Минерва МакГонагалл

Хорошо... Больше нет слез, нет паники и страха. Я даже особенно не задумываюсь, почему он спросил про мужа, детям свойственно задавать вопросы, проецируя свои знания о мире на собеседника, тем более, если они в нем заинтересованы.

– Ну вот и славно, мистер Снейп. Раз у вас больше нет вопросов и тему беседы мы исчерпали… я думаю, ваша кровать по вам уже заскучала.

Я встаю с кресла и направляюсь к двери.

– Пойдемте, время позднее... – время действительно позднее, – если по дороге наткнетесь на старосту, скажете, что вас задержала я.

Северус Снейп

Встаю и иду за ней следом. И в самом деле, уже поздно. И она опять только декан, не имеющий никакого отношения к Тайне, ТАЙНЕ, но сейчас меня это не расстраивает. Я понимаю. Так нужно... Гораздо больше меня сейчас занимают другие мысли. Я вернусь в спальню, наверняка, еще никто не спит, играют во что-нибудь, орут... сейчас я даже рад этому, хотя в принципе не выносил шум. А она придет к себе – и тишина. Никого нет. В сердце что-то болезненно екнуло.

Она открыла дверь, погасила свет, позвала меня – я все еще топтался у кресла. Прежде, чем выбежать вслед за ней из класса, я вынул из кармана коробочку с деревьями и снегом – и положил на ее стол. Красивая коробочка. Может быть, ей понравится. Или хотя бы она оценит мое мастерство – я ведь сам заколдовал деревья. И снег… Если, конечно, она догадается, кто подарил ей это. Почему-то я был уверен – она догадается. Мне показалось, я еще раз дунул на костерок Тайны, ТАЙНЫ…

Она прикрыла дверь кабинета и попрощалась. Я опять представил безрадостность ее прихода в свои комнаты – и – чтобы хоть как-то, хоть на несколько минут отдалить ее свидание с самой собой, тихо и «по-взрослому», то есть, уверенным тоном, уже, кажется усвоенным за время общения с ней, сказал:

– Профессор, позвольте мне вас проводить.

Минерва МакГонагалл

Проводить? Ах ты боже мой! Если здесь и нужно кого-то провожать, то явно не меня. В полумраке ночного коридора, сейчас освещенного только редкими факелами, было трудно разобрать выражение лица, но голос звучал почти уверенно, только краткая пауза «профессор» выдала скрываемого волнение. Очень серьезный голос.
Очень серьезный мальчик.

И вообще, для Северуса Снейпа отлично подходило определение «серьезный»; мне показалось, что, скорее всего, он такой во всем, в любых мелочах. Может быть, это и хорошо, но вот только не всякая мелочь, да далеко и не всякая проблема заслуживают к себе серьезного отношения... Пожалуй, я теперь знаю, какое именно слово напишу в своем журнале вместо вопроса напротив его фамилии.
Серьезный. Не то комплимент, не то приговор.

Однако вопрос задан, и ребенок ждет ответа, упрямо склонив голову, и, кажется, глядя на меня исподлобья. Я могла бы сказать «нет», могла бы сказать «да» серьезному человеку. Опять хочется рассмеяться. Ну что ты там себе опять напридумал, фантазер?

– Мистер Снейп, собственно, в этом нет никакой необходимости, вы меня и так уже проводили. Спасибо, – показываю, на соседнюю с кабинетом дверь, – я уже пришла, а вот вам до своей спальни бежать и бежать. Спокойной ночи.

Северус Снейп

Ох. Я ведь откуда-то слышал, что все преподаватели живут совсем рядом со своими аудиториями. Смешно получилось. Я дурак… Почему-то это самобичующая мысль вызывает улыбку.

– Спокойной ночи, профессор, – говорю, едва скрывая сожаление и – ну да, жалость, которая не доводит ни до чего хорошего, только до «упасть», но она женщина, а я мужчина, это какой-то другой расклад, мне-то можно жалеть ее. Я знаю. Это часть Тайны.

Я словно отодрал себя от двери и понесся, как сумасшедший, к лестнице.

Вниз по ступенькам, вприпрыжку, через одну, через две, через три – да я почти лечу, Мерлин! – выкрик пароля – хлопанье одной и другой дверью – не спят, точно! – Дикси читает книгу, Руквуд и Браун в шутку борются.

– Снейп, где тебя носит?
– Тебе какое дело?

Дикси теперь не отвяжется. Мне совсем не хочется разговаривать. Я быстро раздеваюсь – и лезу в постель, кутаюсь в одеяло поплотнее, чтобы там, под одеялом сохранить остатки мятного запаха.

– Снейп, ты уже спать завалился? С ума сошел, в такую рань? Дай списать сочинение по гербалогии. Я тебя жду, жду…
– Отстань.
– Как это отстань, ты белены объелся? Снейп, где шлялся-то? Опять у больничного крыла отираешься?
– Иду к черту, Дикси.
– Дай списать, а? Я еще по трансфигурации не написал, а ты же знаешь, как эта драная кошка…
– Что ты сказал?!

Я резко сел в постели.

– Я говорю, дай списать!
– Нет, я не об этом… ты что-то там… про кошек...
– Ну да, эта драная кошка ненавидит слизеринцев, а то ты сам не знаешь!

В голову ударила кровь.

– Дикси, – сказал я и тихо и сам испугался ледяного спокойствия своего голоса. – Если. Ты. Еще. Хоть раз. Назовешь ее. Драной кошкой…

Дикси широко раскрыл глаза от удивления.

– Северус, ты чего?
– Не хорошо обзывать преподавателей, вот чего! – зло буркнул я и отвернулся.
– Подумаешь, староста выискался, - фыркнул он. – Так я возьму твою тетрадь по гербалогии, да?
– Бери и отвяжись! – я задернул полог и рухнул на простыни.

Драная кошка… Любой может так сказать. Нет. Я не должен позволять, я…
Что я мог сделать? Драться я не любил. Но ведь было еще кое-что… за волшебство, примененное не на уроках, обычно наказывали, но какая мне разница! Она – не драная кошка!! Вот и всё. Пусть только попробуют… еще хоть кто-нибудь…

Я беспокойно вертелся под одеялом, потом затих. Интересно, что там делает Лили? Мысли о Лили впервые показались какими-то тусклыми и не интересными. Я по привычке подумал о Лили еще немного, а потом… Потом поднес к лицу свои ладони – еле уловимый запах мяты… Да… точно.

Наверное, она уже спит. Или читает какую-нибудь книгу… Когда она читает, она надевают квадратные очки на нос – и делается такой строгой, не то что сегодня, без очков. Я опять начал вертеться, всё вспоминая ее глаза, цвета помытых в воде каштанов, и то, как она улыбалась, и то, как … Мои руки словно загораются огнем. Я ловлю себя на мысли, что сейчас встал бы – и побежал к ней, помчался, полетел – ЗАЧЕМ? Я не знаю. Что я от нее хотел? Я тоже не знал. Просто побыть рядом, и чтоб она опять держала руки в своих ладонях, и улыбалась – тайна, Тайна, ТАЙНА…

«Минерва» - прошептал я одними губами. Кажется, я никогда не произносил вслух ее имени. Оно оказалось каким-то… очень взрослым. Профессорским. Тем и нравилось. Это было настоящее, торжественное имя. Вроде бы, так звали какую-то богиню. Да, подходит… «Ми-нер-ва…»

Минерва. Тайна. ТАЙНА…

Я сам не заметил, как заснул, и спал крепко, как убитый, без всяких снов. Если, конечно, не считать того, что даже сквозь самый крепкий сон я повторял и повторял про себя: «Минерва…»

Минерва МакГонагалл

Вернувшись к себе, я сразу же, вопреки обыкновению, легла спать, даже не пытаясь полистать на ночь свежий номер «Вестника трансфигурации». Сегодня был насыщенный день... Устала... Завтра у шестого курса контрольная, у четвертого – новый материал, у второго –тоже. Шесть пар – не самый легкий день недели. Отбой... Забавный мальчик. Жалко. Но мысли о нем больше не шли в голову, и хорошо... Ушел успокоенный, значит, острота проблемы снята. Надо не забыть сказать Слагхорну... Блэк... Анкеты...

Утро началось с неожиданностей. Меня разбудила Поппи. Пришлось идти в Больничное крыло. Оказывается, ни свет, ни заря к ней обратились два моих гриффиндорца с очень подозрительными симптомами, похожими на отравление. Поппи уверяла, что по их виду можно догадаться, что они прекрасно знают, кто и почему их отравил – пустяковое пищевое отравление – очищающее зелье и дело с концом. Но сам факт потребует разбирательств. Да, да, конечно, я непременно разберусь... И непременно выдам по первое число и пострадавшим, и виноватым.... Заговорившись о медицинских проблемах, я пропустила завтрак.

К началу занятий я обнаружила, что утренняя внеплановая суета заставила меня забыть о проверенных контрольных работах четвертого курса Хафлпаффа. Не порадовали они меня, ох, не порадовали, такое впечатление, что за короткие каникулы успели растерять все, что так упорно вкладывалось в их головы в предыдущем семестре.
Пришлось давать задание на самостоятельную подготовку и возвращаться в кабинет.
Что это такое... на столе? Собственно, я ожидала чего-то подобного, не сказать, что с уверенностью на все сто процентов, но все-таки... Да, вчера ее здесь не было, и кто мог оставить ее – абсолютно ясно. Зачем-то прежде, чем открыть, я потрясла ее у уха. Сама себе улыбнулась – глупый жест. Коробочка почти пуста. Пять лакричных леденцов. Ребенок. Милый ребенок, смешной.... может быть, его зря определили в Слизерин? Обычно такие поступки под влиянием сиюминутных эмоций совершают гриффиндорцы.
Крышка забавная... только рассматривать ее некогда. Иначе оставленные без присмотра студенты слишком сильно обрадуются... И не обманулась в худших ожиданиях. Работа почти не двинулась с места. Ох, и тяжелый же факультет Хаффлпаф... Нежданный подарок напомнил, что я сама еще кое-что должна. Нужно сочинить какую-то анкету для участников конкурса. Сама себе придумала что-то совершенно ненужное и загрузила ерундой мальчика. Ничего-ничего. Пусть привыкает к общественной жизни, пусть прекратит дичиться...
Пока класс выполнял самостоятельную, я занималась практически тем же самым. Только выполняла свое же собственное домашнее задание – на редкость бессмысленное, надо сказать... В конце концов для вдохновения пришлось-таки открыть банку с леденцами... Смешно, но конфеты я ем только под пытками в кабинете Альбуса, а вот сейчас рука сама потянулась.... И захлопнула крышку обратно...

– Мисс Эббот, я вижу, вы уже справились? Будьте добры, отнесите это профессору Слагхорну.

В записке Горацию была просьба передать после урока конверт Северусу Снейпу. В сам конверт я вложила анкету для первокурсников с четкими указаниями, как именно ее размножить.

Северус Снейп

Я проснулся утром с ощущением того, что вчера происходило что-то совершенно невероятное… и тут же голову затуманило неожиданной и сладкой, как засахаренный орех из Лавки сладостей, мыслью: «Минерва».

Ах да. Минерва. Тайна, ТАЙНА…

Я вскочил, оделся. Дикси всучил мне тетрадку по гербалогии, причем заявил, что нечаянно посадил кляксу невыводимыми чернилами прямо на мое сочинение. Я открыл было рот, чтобы пальнуть в него каким-нибудь заковыристым заклятием, но тут же забыл об этом, сунул тетрадку в сумку и рысью кинулся в Большом зал – завтракать.

Там меня ждало разочарование – профессора за преподавательским столом не было. Я проторчал в Большом зале чуть ли не до самого начала уроков, но она так и не появилась. «Заболела», – с ужасом подумал я и помчался, себя не помня, в Больничное крыло.

– Северус Снейп! – мадам Помфри поймала меня за шкирку у самой двери. – Ты опять здесь, бестолковый мальчишка? Я же ясно сказала: нужно подождать ТРИ ДНЯ!

– Я не… я не про Эванс… я… – мне хотелось вывернуться из ее цепкой хватки и умудриться заглянуть в приоткрытую дверь, не было ли там…

– Чего тебе еще, а? Ты заболел?

– Я? Нет. Эээ… Профессор… Профессор МакГонагалл… она…

– Ее здесь нет, она заходила рано утром – и давно ушла. Мистер Снейп, если я не ошибаюсь, уже был звонок к уроку, и если вы не больны…

Я попятился, таки вырвавшись от нее, и, развернувшись, побрел прочь.

Заходила утром. Все же была в Больничном Крыле. Заболела? Заболела… А ВДРУГ? – я похолодел, – а вдруг… эти самые… ЦЫПКИ?!

Я представил красивые узкие пальцы, обезображенные мелкими красными пятнышками, и ощутил приступ тошноты. О Мерлин. Ну пожалуйста… пожалуйста, нет…

Мои страхи больше не казались абсурдными. Да и «доказательство» было налицо… вернее, на руки... Блэк... сволочь такая... Обмирая от беспокойства, я побежал к кабинету Трансфигурации. В коридорах никого не было – уроки и в самом деле начались…

Плотно прикрытая дверь. Я подкрался и приложил ухо. Сначала было тихо, а потом я услышал резковатый и спокойный голос – такой, как обычно. По крайней мере, она не отменила занятий. Уже хорошо. Мне самому надо немедленно отправляться в класс, если я не хотел неприятностей.

А я не хотел. Мне и так их хватало.

По расписанию значилась история магии, я добрел до аудитории, и, постучавшись, вошел. Профессор Бинс по обыкновению посмотрел сквозь меня и, сняв со Слизерина два очка за мое опоздание, велел садиться на место. Слава Мерлину, что это была именно история магии, а не какой-нибудь другой урок. Я уселся за предпоследний стол, локтем отодвинул Дикси, отвоевывая себе жизненное пространство, и погрузился в тревожные мысли, уставившись на Бинса и всем своим видом давая понять, что я внимательно его слушаю. Я даже не врубался, о чем он говорит. Время от времени я с умным видом записывал в тетрадь «лекцию», выводя каракули, в которых при очень большом желании можно было разобрать панические слова «цыпки», «Блэк», «больничное крыло», «Минерва».

Это оказались едва ли не самые мучительные полтора часа в моей жизни. А дальше было еще хуже…

Едва я вошел в класс зельеварения на следующие пары, как ко мне подошел таинственно улыбающийся профессор Слагхорн и протянул конверт.

– Что это такое, сэр? – пролепетал я.
– Тебе, Северус, – продолжал улыбаться Слагхорн, и добавил, как мне показалось, с особым значением, – от профессора МакГонагалл.

Мне - от нее?! О Мерлин!

Я забился в самый дальний угол класса, где уже начались практические занятия, и дрожащими руками открыл конверт. Анкета для первокурсников, участвующих в Конкурсе. Инструкция, как из одного экземпляра сделать нужное количество. Больше ничего.

Но почему она не отдала мне это сама?!

Мои подозрения превратились в уверенность. Она заболела и не хочет, чтоб я видел ее руки. Странно, но как только я это осознал, меня моментально отпустили паника и растерянность. Нужно было не предаваться самобичеванию, а действовать. Она же понимает, что я сделал это НЕ НАРОЧНО. Тот факт, что я сам заразный – практически прокаженный – я задвинул в сознании как можно дальше. С этим можно разобраться потом… Сейчас… сейчас я должен, я ОБЯЗАН помочь ей. Я смогу. Я знаю, как это лечится, лучше всякой мадам Помфри.

Я посмотрел на доску. Слагхорн написал задание – приготовить уменьшающий раствор. Ну и пусть, пусть они все готовят уменьшающий раствор, а буду варить зелье от цыпок.

Если я варил какое-то зелье хоть один единственный раз, я навсегда запоминал, как оно готовится, и мне не требовалось никаких шпаргалок. А зелье для цыпок я уже варил… и не потому, что мы его проходили со Слагхорном. Ну да. У меня были цыпки… Бесполезно скрывать…Блэк... сволочь, сволочь...

Значит, так… Основа – масло дерева ши. Потом немного глицерина, измельченный корень сельдерея, подорожник, толченые крылья шершавого мохнонога, унция жабьей крови, златоглазки… – бормотал я под нос, направляясь к профессорскому шкафу с ингредиентами. По счастью, Слагхорн мирно почитывал газету за учительским столом, особо не интересуясь, зачем Северус Снейп тащит из шкафа абсолютно негодные для уменьшающего раствора вещества…

Через час зелье окрасилось в нежно розовый цвет и стало совершенно прозрачным. Я остудил его при помощи заклинания, выбрал красивую хрустальную бутылочку и наполнил ее.

– Ну-ка, что у тебя получилось, Северус? – раздался за моей спиной добродушный голос.

Я стиснул зубы, мужественно приготовившись вытерпеть любые проявления неудовольствия со стороны профессора Слагхорна.

– Что это… ммм… такое? Ба… Да это Универсальное кожное зелье! Северус? Ты что это? Какое, однако, оно у тебя получилось… Не всякий пятикурсник добьется такой прозрачности… Не вздумай вылить! Я передам зелье мадам Помфри, думаю, она будет довольна. Что ж… Минус 10 баллов со Слизерина за неумение читать то, что написано на доске… и 20 баллов за искусство зельеварения… Чудак ты, Северус… право слово… Зачем ты это наготовил?

Я уперто молчал.

– Ладно, потом разберемся. Время вышло, я попрошу всех сдавать мне образцы.

– Профессор Слагхорн! – отчаянно выпалил я.

– Что такое?
– Вы не могли бы… передать вот это… профессору МакГонагалл?

Слагхорн в замешательстве взял пузырек из моих рук – я предусмотрительно вытер его красивые стенки краем мантии.

- Профессору МакГонагалл? Ну хорошо… раз это необходимо. Похоже, вы принимаете меня за вашу личную сову, не так ли?

Он усмехнулся и засунул пузырек в карман.

- Спасибо, сэр, - пробормотал я.

- Не за что, Северус. Если я не ошибаюсь, у вас с профессором МакГонагалл появилась какая-то тайна…

Он уже отошел от моего стола, а я так и стоял, застыв, как громом пораженный, и прижимал ладони к пылающим щекам…

Минерва МакГонагалл

В Большом зале как всегда шумно. У гриффиндорского стола явно что-то происходило. Ну конечно же! Хотя до следующего матча еще не меньше двух месяцев, страсти уже кипят во всю. Еще бы. Спарринг Гриффиндор-Слизерин, сколько себя помню, всегда происходил в напряженной атмосфере, и до самого матча оба факультета успевали сделать и наговорить друг другу столько, что градус настроения на поле поднимался до невиданных высот – достаточно одной искры, одного слова – и квиддич готов был перерасти в кулачные бои... Вот и сейчас группы поддержки команд не на шутку сцепились, выясняя, каким именно образом вышибалы Гриффиндора справятся с вышибалами Слизерина. Стоило пощадить невинные уши первокурсников – малышня хоть и не лезла в общую перепалку взрослых, но всячески стремились выказать свою позицию по обсуждаемому вопросу.

С моим появлением гам почти утих, только стоящий спиной ко входу слизеринец, кажется, Аластор Боуди, продолжал сыпать аргументами.

– Да у вашего Красвера очко дрожит только при виде биты! Клянусь, он мечтает с ней познакомится поближе, и не на поле!
О Мерлин, что они городят! Хорошо, что я не слышала всего остального...

– Десять баллов со Слизерина и десять с Гриффиндора. Всем разойтись к столам своих факультетов. Мистер Боуди, следите за своим языком, иначе я позабочусь о том, чтоб он прилип к небу, пока не закончится матч!

– Он следит только за очком Красвера, – хохотнул кто-то из моих за спиной и, судя по топоту ног, тут же исчез...
Распустились, однако...

В нешуточном раздражении я проследовала к преподавательскому столу, где ко мне тут же подсел Гораций.

– Минерва, может быть, нам тоже стоит присоединиться к общему безумию, от нас этого явно ждут, – он кивнул в зал.
Действительно, не один десяток пар глаз был устремлен в нашу сторону.

– Обойдутся, – отрезала я, а Слагхорн предсказуемо благодушно заулыбался.
Хорошо хоть, он квиддич не воспринимал так уж близко к сердцу, разве что как предмет для шуток в мою сторону. Ну да. Факультетскую команду я опекала с фанатизмом ярой болельщицы. И даже себе не признавалась, что плевать мне на квиддич, главное, чтоб Гриффиндор всегда и во всем был первым.

– Кстати, Минерва, тебе просили передать, - Слагхорн еще шире осклабился, отчего сходство с моржом стало нестерпимым (так и хотелось спросить, где он проводит свободное от школы время, уж не в бассейне ли с живой рыбой).

Он поставил передо мной стеклянный флакончик с розовой жидкостью.

– Это еще что такое? – после перепалки я не была настроена шутить.

– Универсальное зелье от кожных болезней – укусы, сыпь, язвы. Лечит что угодно, – он получал явное удовольствие от ситуации и моего непонимания.
- С чего ты взял, что оно мне нужно? - я резко отодвинула флакон в сторону.

– Минерва, душа моя, это, право, не я. Что ж ты на меня так ощетинилась? Это подарок одного молодого человека, – Гораций подмигнул в сторону слизеринского стола, – я всего лишь скромная сова. Но если у тебя проблемы, могла бы обратиться и ко мне. Я всегда с радостью тебе услужу, ты же знаешь...

– Нет у меня никаких проблем, – я злилась из-за абсурдности происходящего и необходимости оправдываться черт знает в чем, – я абсолютно здорова, а будь у меня сложности, обратилась бы к Поппи. А ты мог бы и не участвовать в глупых проделках своего факультета. Я от тебя такого не ожидала.

– Ну-ну, не сердись. Не нужно тебе зелье, кстати, очень качественное, я передам его Поппи. Не пропадать же добру… Мне кажется, о тебе заботились.

И тут до меня, наконец, дошло.

Бросив взгляд на слизеринскую часть зала, я тут же встретилась глазами с Северусом Снейпом. Похоже, мальчик наблюдал всю сцену с самого начала. Он моментально отвернулся и теперь склонился над стаканом с тыквенным соком так низко, что почти погрузил в него нос и, как мне показалось, предпочел бы сейчас очутиться где угодно, хоть у черта на рогах – только не здесь... Красные пятна на лице красноречиво об этом свидетельствовали.

Это уже ни на что не похоже! Цыпки! Навязчивая идея? Мы же вчера все выяснили!

– Спасибо, Гораций, – только и смогла сказать я, спешно покидая Большой зал.

В библиотеке приятно тихо, ни одного студента, да и Ирма сейчас на обеде. Покопавшись в колдомедицинском отделении, я извлекла на свет потрепанный медицинский справочник. Скопировала главу о цыпках, особым образом выделив место, где говорилось, что это заболевание уж ни как не является заразным.
Вернулась в Большой зал. К счастью, Гораций пока не ушел.

Еще в библиотеке я запечатала конверт со скопированной главой, сопроводив статью о цыпках запиской:

«Мистер Снейп, будьте добры, ознакомьтесь с приложенным, и настоятельно вас прошу, примите это к сведению.
Минерва МакГонагалл».

– Гораций, я могу тебя попросить об одолжении? Еще раз совой поработаешь?

– Все, что угодно, душа моя... Для тебя все, что угодно...

Северус Снейп

Теперь можно было подумать и о себе самом.

Я мог сколько угодно насмехаться над бреднями Блэка, но, клянусь, с этими самыми цыпками все было ой как не просто… Да, однажды я уже готовил такое зелье – после того, как Блэк месяца два назад, незадолго до Нового года, пальнул в меня заклятием, отчего руки покрылись какой-то гадостью, которую я по незнанию и для простоты обозначения называл «цыпки». Самое ужасное было то, что я понятия не имел, какое это заклятие. Пожаловаться или хотя бы обратиться к мадам к Помфри я не мог, Блэк ответил на мое собственное заклятие Роста Волос, уж не знаю, сработало оно или нет – в той книжке, где я его вычитал, говорилось, что волосы растут в…эээ… недоступных общему обзору местах. Короче, пожаловаться без резонного опасения за самого себя я не мог, да и не хотел – это была почти честная дуэль, почти – потому что Блэк, как всегда, начал первым, я уже и не помнил, с чего все закрутилось в тот раз, возможно, как обычно, с дурацкого плевка в суп или с подножки…

С руками, покрытыми Мерлин-знает-чем, я поплелся в библиотеку, за спиной мадам Пинс проскользнул за стеллажи – увидев мои руки, она нипочем не позволила бы мне прикоснуться ни к одной книжке – и, дождавшись, пока она отойдет в другой угол зала, стал лихорадочно рыться на полках. Я все-таки нашел нужную информацию, к своему удивлению, в Запретной секции, в книге по Темным Искусствам. Значит, моя мать права, - рассеянно подумалось, - в семье Блэка увлекаются темными искусствами, раз он знает подобные трюки… Там же я нашел и рецепт Универсального кожного зелья, который впоследствии с успехом испытал на себе самом. Блэк, с разочарованием убедившись, что результаты его трудов в буквальном смысле сошли мне с рук, высказал со злорадной усмешкой, что хоть я и излечился, любой человек может подхватить проклятие от меня. Я опять помчался в библиотеку, но ничего похожего на подтверждение его слов не нашел. Может быть, просто плохо искал. По крайней мере, то, что я не нашел информации, не успокоило меня окончательно. Уж конечно, в собственном заклятии Блэк лучше разбирался… если он вообще разбирался хоть в чем-то, идиот.

В общем, со временем вопрос потерял остроту, да я и не прикасался ни к кому… так что особо раздумывать было не над чем. И вот только теперь… проблема, похоже, приобретала неприятный оборот. Первой мыслью было пойти и начистить Блэку рыло, но я ее отмел, как маловразумительную, а главное, неосуществимую на практике. Я ограничился тем, что, забив на остальные уроки, после зельеварения помчался в Библиотеку. Пока мадам Пинс разевала рот с какими-то семикурсниками, я уже заученным движением проскользнул в Запретную секцию – и начал рыть. Почти два часа каторжного труда над пыльными и вонявшими всякой гадостью страницами были вознаграждены. В книге «О редких заклятиях» Абессина Тобосского я, к ужасу своему, нашел подтверждение глупой болтовни Блэка. Заклятие действительно могло передаваться – но только один раз. Правда, там нашлась информация, которая меня и успокоила. Заклятие считалось довольно безобидным и относилось, по определению автора книги, к «школярским шалостям».

Я вышел из библиотеки приободренный и беспечно зашагал в Большой зал, обедать. Что ж, я сделал все, что мог…

За обедом эти придурки снова устроили свару из-за квиддича, и, сказать по правде, слизеринцы ничем не отличались от гриффиндорцев. А Минервы все не было… Сидя спиной к фанатам, я вяло прислушивался к их грязной брани и воплям про какие-то там очки, когда самые горластые ораторы неожиданно заткнулись. Я повернул голову в их сторону – и вздрогнул. Пришла. Снимает баллы. Сердится… Я не знал, передал ли ей зелье профессор Слагхорн. И рук было не разглядеть с такого большого расстояния…

Кусок не лез в горло. Я успешно зарабатывал косоглазие, украдкой пялясь в сторону преподавательских столов. О ЧЕРТ! Проклятый Слагхорн передавал ей зелье прямо сейчас, мало того, с откровенной улыбкой поглядывая в мою сторону. Я внутренне возмутился. Уж если ты вызвался быть совой, так и веди себя соответствующе! Совы никогда не лезут в чужие дела!!

Кажется, она сердилась. Почему? Я ведь не специально ее заразил! Или… она все-таки не заболела?

Пожалуй, не было никакой разницы. Главное, она сердилась. Я вытянул шею и смотрел на них уже без всякого стеснения. И получил в ответ такой недоумевающий и раздраженный взгляд, что едва не подавился слюной.

Не став дожидаться, чем там дело кончится, я вылез из-за стола и поплелся восвояси.

Я, наверное, в сотый раз обдумывал, что сделал не так – и не мог понять. В гостиной как всегда шумели, переругивались, топали ногами – и от всего этого можно было свихнуться. Тишина наступила так же неожиданно, так и во время обеда в Большом зале. Я оторвал взгляд от Камина и поднял голову. Слагхорн…

– Северус, мальчик мой, подойди-ка сюда.

О, МЕРЛИН!

Что-то я не помню, чтоб когда-нибудь раньше был «его мальчиком». Однако, не смотря на раздражение, я подошел и вопросительно посмотрел в его смеющиеся голубые глаза.

– Ммм… тебе письмо, – фыркнул Слагхорн, протягивая мне конверт. – Когда мне прийти за ответом?
– Спасибо, сэр, – буркнул я, в упор не замечая его насмешек, и быстро выхватил конверт из пухлых пальцев.

Сам не зная как, я очутился в спальне на постели и с лихорадочной поспешностью вскрыл послание. Мне не показалось странным эта переписка с деканом и использование в качестве почтовой совы другого декана… я был сосредоточен совсем не на этом.

Что… что ОНА мне написала?

Через минуту все было кончено. Я мог стерпеть много чего – но не терпел, когда меня считали дураком. Причем здесь какие-то обычные, магловские цыпки из магловской книжки?! Зачем она прислала мне эту чушь, да еще с такой запиской, как будто я непроходимый идиот?

Значит, вот так, профессор МакГонагалл, да? Ну хорошо же!

Я вскочил и ринулся в Библиотеку. Проникнув в Запретную секцию, я лихорадочно скопировал нужные страницы из трактата Абессина Тобосского и так же, тайком, покинул зал. Я был настолько сердит и обижен, что даже и не сообразил сразу, что мне наверняка попадет за цитирование запрещенных книг… а когда сообразил, было уже поздно.

«Профессор МакГонагалл, будьте добры, ознакомьтесь с приложенным, и настоятельно вас прошу, примите это к сведению.
Северус Снейп»

– Ну что, Северус, я вижу, ответ готов? – пророкотал Слагхорн, едва распахнув дверь своего кабинета на мой стук, – Давай-давай, с удовольствием передам в собственные руки.

Я молча протянул ему запечатанный конверт.

Минерва МакГонагалл

Всю вторую половину учебного дня я пребывала в самом скверном расположении духа. Даже не хотелось вдаваться в причины, просто все вокруг мешало и раздражало. И перешептывания студентов во время практических занятий, и цвет волос Алисы Бенет (кто ей сказал, что зеленые пряди вперемешку с фиолетовыми – это красиво?), про результат коллективного творчества семикурсников на последней паре и говорить не стоит! Нужно было потратить шесть с половиной лет и бесчисленное количество нервных клеток, чтобы на выходе получить вот это! «Вот это» – итог поочередных преобразований одного живого существа в другое. Для начала была взята муха, надо ли говорить, что через зайца, тигра, змею, голубя мы в конечном счете получили слона? Добро бы обычного серого слона! Но этот, с позволения сказать, мухослон, носил на себе следы всех этапов превращений. Он был полосат, уши покрыты шерстью, ноги – перьями, а хобот нежно переливался всеми оттенками зеленого, хорошо хоть не шипел. В качестве бонуса зверюга, естественно, уничтожила значительную часть мебели в классе, пока я не вернула ей изначальную форму... В другой раз меня бы все это посмешило, но сейчас я только нервничала и снимала баллы один за другим, со своего факультета, между прочим.

К счастью, за ужином в Большом зале при моем появлении установилась почти тишина – слухи ползут быстро, и гриффиндорцы, очевидно, уже успели поделиться информацией, что нервировать меня сегодня не стоит. Было это совпадением или я уже потихоньку стала превращаться в параноика – не знаю, но даже за учительским столом со мной как-то нарочито вежливо поздоровались все... Это вечером-то? Черт знает что...

И опять ко мне подсел Гораций...

Лучше бы ему держаться подальше... Но он, похоже, единственный, кто в упор не желал видеть мое плохое настроение. Мелькнуло смутное подозрение: а уж не он ли?- но я не смогла себе объяснить, в чем именно я его подозреваю...

– Как прошли занятия, Минерва? – Гораций широко улыбался и радушно заглядывал в глаза, даже участливо накрыл мою ладонь своею. Пришлось одернуть руку.

– Спасибо, Гораций, все плохо, – буркнула я и развернулась к своей тарелке, всем своим видом показывая, что продолжать разговор не желаю.

Но его это предсказуемо не смутило...
– Знаю-знаю, Минерва, это один из тех дней, когда хочется переделать весь мир, но поверь, душа моя, лучше за его переделку браться в хорошем настроении. Я могу тебе помочь его поднять...
Он округлил глаза, так что они почти вылезли из орбит, согнул руки в локтях, кисти сделали движение, очень напоминающее взмах крыльев.

– Уху-уху... Ваша личная сова опять прилетела.

Шут! Больше всего хотелось довершить начатое и таки превратить Горация в сову, но против желания я рассмеялась, представив гибрид совы с моржом.
Он тоже смеялся.

– Ну вот и хорошо, душа моя. А то у меня аппетит пропал, глядя на твое замученное лицо. Ты поешь сама, а то и завтрак пропустила, и обед, – на столе передо мной оказался конверт, очень похожий на тот, что я отдала Слагхорну днем.

По правде сказать, сейчас меня совсем не интересовало, что в нем, больше всего мне хотелось бы, чтоб его здесь совсем не было... Но не все проблемы отпускают нас так быстро, как мы мечтаем.
Я раздраженно развернула конверт, прочла записку и... задохнулась от возмущения. Вот это уже в самом деле ни на что не похоже, нет, это похоже на вызов и оскорбление! Северус Снейп!!!
Пришлось ознакомиться и с вложением тоже... Пока я читала, Гораций оставил меня в покое, не заговаривал со мной, лишь, когда я встала и направилась к выходу, он поймал меня за руку:

– Ну так мне залететь к тебе вечером? За ответом?

– Иди к черту, – пробормотала я и пошла прочь.

Закрылась у себя в кабинете, зажгла камин, завернулась в плед.
Мне совсем не нравится эта ситуация – главным образом тем, что засасывает меня, как в трясину...

И что правильней было бы предпринять, и стоит ли предпринимать что-либо – не понятно... Только сейчас вспомнила, что даже не посмотрела в сторону слизеринских столов и не видела реакции мальчика, а это, наверное, важно...

По большому счету, как декан, я просто обязана отреагировать на нарушение школьных правил. Я знаю эту книгу, в уголке скопированной страницы значился автор и название, знаю, что хранится она в Запретной секции. Надо будет поставить на вид Ирме, что в ее владениях совершеннейший бардак. Но с этим успеется... Не первый случай и не последний.

И нужно будет поговорить с Сириусом Блэком. Видимо, это его рук дело... Так все стекается... Ну он-то заклинание взял точно не из библиотечной книги, а из домашней.

В целом, ситуация вполне штатная. Один студент проклял другого, а тот обнес библиотеку, пока ее хозяйка зевала...
Вот только что делать с запиской?

В камине засвистело, и показалась голова Горация. Вот тоже привязался. Любитель развлечений за чужой счет. И опять смеется!

– Ну что?

– Хорошо, предай своему студенту вот это... секунду, Гораций...

Подойдя к столу, я быстро написала следующее:

 «Мистер Снейп,
минус пятьдесят очков Слизерину за нарушение правил пользования библиотекой.
Профессор Слагхорн даст вам задание для отработки на сегодняшний вечер.
Как только будет выполнено мое поручение относительно анкет и конкурса, прошу ознакомить меня с результатом.
Минерва МакГонагалл»

Протянула записку в камин, предварительно запечатав ее.

– Гораций, дашь ему сегодня задание на вечер – пусть потрудится.

Слагхорн фыркнул в усы, кивнул и с понимающей улыбкой исчез.

Северус Снейп

– Снейп, ну чего ты валяешься, жрать пошли!
– Я не хочу, Дикси, отвяжись от меня…
– Ну и черт с тобой, валяйся, Снивви.

Хлопнула дверь. Ушел, наконец. Я вздохнул и попытался лечь поудобнее.
Болела голова, очень сильно болела. И еще тошнило. Я то и дело сглатывал, морщился, опять сглатывал. Горечь подкатывала к самому горлу. У меня и раньше случались такие недомогания, особенно часто до школы, лет в 8-9, обычное дело после родительских ссор. Я всегда пытался заступаться за мать, орал, даже лез драться – а после этого лежал пластом и от головной боли почти ничего не видел.

В Хогвартсе эти приступы почти прекратились, только один раз – не хочу вспоминать, после какого случая – мне было совсем плохо, и пришлось обратиться к мадам Помфри, которая вылечила меня за полчаса. Сейчас мне было ничуть не лучше, чем тогда – но идти к мадам Помфри я не хотел. Я боялся лишний раз привлечь к себе внимание. Я уже и так… переборщил. Надо же быть таким идиотом… О чем я только думал?

Я не боялся наказания. Тут было что-то другое. Мне казалось, я переступил какую-то грань, которую переступать не следовало. И еще… еще мне казалось, что я ее обманул. Ее, Минерву. Я только прикидывался взрослым. На самом деле больше всего мне хотелось, чтоб она пришла и положила на лоб свой клетчатый носовой платок, смоченный в ледяной воде. Все, больше я не хотел ничего… никаких Тайн, ТАЙН, никаких писем-записок-библиотечных книг-поручений, ничего, кроме мокрого платка на лоб.

Мутило так сильно, что я боялся заблевать собственные простыни. Но ведь пройдет… когда-нибудь. Может быть, лучше встать?

Я потихоньку сел, не удержавшись от стона. Проглотив очередную тошнотворную волну, попытался встать. Меня штормило. Я сделал несколько неуверенных шагов и вернулся к кровати. Снова сел, сжал руками виски, чтоб ощутить хоть малейшее облегчение. Боль чуть-чуть притупилась, я был рад и этому.

В коридоре послышался шум – ребята возвращались с ужина. Дикси влетел первым и с размаху бухнулся на кровать рядом со мной. Я поморщился и сглотнул.

– Снейпи, что рожи корчишь? Так и не пришел жрать, а зря! У нас такая…

Дикси любил и умел ругаться, его тоненький голос впивался в мозг, как игла.

– Что случилось-то? – вяло спросил я, не потому что мне было интересно, а просто, чтобы прервать поток брани.

– Кто-то влетел сразу на 50 очков, вот что! Малфой сказал, выяснит, кто это, и заставит всю ночь бегать на руках по Запретному лесу! Ух, он и обозлился…

Малфой, парень с 5 курса, был помешан на чести факультета, а поскольку Малфоя все боялись (я понятия не имел, за что именно: он не числился ни отличником, ни старостой, ни игроком в квиддич), оказаться причиной его неудовольствия было в сто раз хуже любой отработки… Я слышал, однажды он загнал какого-то слизеринца на самое высокое дерево в Запретном лесу и не разрешил слезать несколько часов – и это зимой, в самые морозы…

Кажется, я знал, кто попал на этот раз. Я был почти уверен. Наверняка, спаленный визит в библиотеку не прошел без последствий… Дурак я, сам себя заложил…

Голова заныла еще больше, я засунул ее под подушку, чтобы заодно приглушить гвалт, создаваемый остальными вернувшимися с ужина. Все они бурно обсуждали Малфоя, и эти обсуждения, которые я все-таки разбирал через слово сквозь подушку, не добавляли мне оптимизма.

Воцарившаяся тишина была, как всегда, неожиданной.
Подушка была снята с моей головы – и уже ставший привычным добродушно-равнодушный голос произнес:

– Северус, пошли-ка со мной.

Я встал и без возражений поплелся за Слагхорном, личной совой, вызывающей сейчас одно единственное желание – придушить ее.

Путь до его кабинета длинною ярдов в 50 показался мне многомилевой дистанцией. Я старался идти ровно, чтоб не шатало, у меня получалось – но при этом скорость передвижения падала чуть ли не до нуля.

– Северус, чего ты плетешься? – подгонял меня Слагхорн, я прибавлял шагу, морщился и глотал, глотал и морщился…

Наконец, мы дошли.

– Садись, Северус.

Он зажег свечи в кабинете, указал мне на кресло. Я с облегчением опустился на мягкий бархат.

– Ты не заболел? Что-то бледный такой…

Я отрицательно замотал головой. Не заболел я, не заболел, не дождетесь!

– Тебе письмо, – улыбнулся профессор и протянул мне конверт с легким полупоклоном, – Прочти сейчас.

Письмо… У меня переписка с гриффиндорским деканом…

Я разорвал конверт и пробежал глазами написанное. Ничего нового. Я так и знал. Мне было не очень понятно, почему вдобавок к потерянным 50-ти очкам я вляпался еще и в отработку, но думать об этом было бесполезно.
Я мысленно вернулся к привычной системе ценностей, где я всегда был виноват априори, и ни одно наказание не выглядело чрезмерным.

Я аккуратно сложил письмо и спрятал его в карман. Сглотнул, поморщился, сглотнул… Мелькнула призрачная надежда, что Слагхорн перенесет отработку, но он уже деловито раскладывал в дальнем углу кабинета, на огромной каменной разделочной доске, которую мы все звали «прозекторская», какие-то склизкие – даже с такого расстояния – куски непонятно чего.

Я представил, что сейчас к этому придется прикасаться, – и стиснул зубы, чтобы желудок не вывалился через рот.

– Иди сюда, Северус. Профессор МакГонагалл назначила тебе отработку, уж не знаю, в чем ты провинился, утреннее зелье было просто блестящим…

На негнущихся ногах я подбрел к столу.

– Это акулья печень, Северус, – почему-то довольным голосом проговорил Слагхорн, поднял один самый мерзкий кусок, подержал его на весу и смачно швырнул обратно, – Ух, отличные экземплярчики! Их нужно порезать как можно мельче. Справишься?

Я обречено кивнул, понимая, что если попробую хоть слово сказать – меня начнет рвать бурным фонтаном прямо на толстый выпирающий живот Слагхорна.

– Тогда бери нож, – Слагхорн ободряюще хлопнул меня по плечу. – Тут работы минут на 40, а я пока пойду, выпью чаю с твоей дамой сердца. Она почти поправилась…

Он ушел, а я в замешательстве опустился на корточки рядом с прозекторским столом. Кажется, мне на макушку капнула капля акульей крови… и черт с ней.

Что значит, «почти поправилась»? Получается, она все-таки заразилась? И зелье помогло? Но почему же тогда… почему она прислала эту дурацкую статью, почему назначила отработку? За что? Я ничего не понимал, кроме одного – меня опять наказывали. Давали понять, где мое место…

Ну да, да… все правильно. ТЕПЕРЬ ПРАВИЛЬНО. А я себе какую-то ерунду… нагородил. И нечего тут думать, все равно ничего не придумаешь.

Нужно вставать на ноги и резать эту срань. Потерять еще баллов 50 мне совсем не улыбалось, а я хорошо знал, что Слагхорн просто помешан на своих ингредиентах и на любую небрежность в обращении с ними реагирует, как зверь.

Я с трудом встал, сглотнул, поморщился, сглотнул. Взялся за нож совершенно мокрыми от пота пальцами. Ухватил склизкий, невыносимо плотский и воняющий кровью кусок. Неожиданно он зашевелился в моей руке, задышал, как живой. Я взвизгнул от ужаса, волна нестерпимой тошноты накрыла с головой, и на ее гребне я полетел в какой-то черный нескончаемый туннель…

Минерва МакГонагалл

Голова Слагхорна исчезла из камина, и огонь погас сам собой. Кабинет погрузился во мрак. Не хотелось вставать, чтобы дотянуться до палочки и зажечь свечи. Света тоже не хотелось. Я сидела, глядя в одну точку перед собой, сидела, сидела, сидела... Даже не прокручивала ситуацию, даже не пыталась найти выход – для себя я четко знала: выхода нет. И эта гипотетическая точка в пространстве была тем самым тупиком, в который сходились все векторы. Сколько их сейчас? Вряд ли я могу подсчитать точное число, то, что лежит на поверхности, что видно моему взгляду – вершина айсберга, а подводная часть его огромна...

Сколько таких детей прошло через мои руки? На каждом курсе обязательно находился вот такой вот подснежник, который путал все условности, тянулся к теплу, любому маломальскому лучу, и ему было все равно, что свет отраженный и солнце ненастоящее, ему было нужно тепло. Всем нужно тепло, а детям особенно...

Наверное, в наказание себе, я не зажгла камин снова... Не можешь дать – так и нечего к нему стремиться самой...

Отвратительная поза – противно.

Противно, что я наказала мальчика только за то, что он бросил вызов мне, моим собственным чувствам. Противно, что это очень хорошо укладывается в общую схему. Противно, что это правильно. И другого выхода нет. Позволить дальше развиваться событиям, позволить привязаться к себе? Я же вижу, что ребенок подменяет понятия, вижу, что я для него попытка найти мать или что-то в этом роде – заменитель тепла. И что дальше? Чем больше он будет привязываться, тем сильнее будет разочарование впоследствии. А оно наступит неизбежно, когда станет понятно, что это всего лишь работа, всего лишь воспитательный процесс.

Я наказала ребенка только за то, что он отреагировал так, как я и хотела сначала, то есть повысил свою самооценку... И чуть его самооценка по детской импульсивности прыгнула дальше положенных мною же пределов, я не нашла ничего лучше, как щелкнуть по носу. Сиди и знай свое место. Рамки, рамки. И эти рамки удобны прежде всего мне. Противно.

Но сколько не сиди так – ничего не изменится. Нужно двигаться дальше. Нужно поговорить с Блэком.

В гриффиндорской гостиной многолюдно и шумно. Ор и сутолока. При моем появлении воцаряется почти гробовая тишина – не часто я здесь появляюсь. И никогда просто так. Десятки взволнованных лиц разворачиваются в мою сторону. Мне хочется сказать: можно я посижу рядом с вами, а вы продолжайте, как будто бы меня нет. С вами тепло. И я вас всех люблю, наверное. Люблю? Умею?

Но ничего подобного я не говорю, конечно, а ищу глазами Сириуса Блэка... Он стоит у камина, небрежно облокотясь о стену – красивый, уверенный в себе и в том, что жизнь прекрасна, как всегда веселый. Впрочем, у него своя трагедия, мне ли не знать, и она только начинается. У него тоже сложная семья, и он ее опозорил уже самим фактом присутствия в этой красно-золотой гостиной. И в сущности, я пришла пенять на его происхождение... Противно.

– Мистер Блэк, вы уделите мне немного внимания?

Он кивает, переглядывается с Поттером и следует за мной к портрету Полной Дамы.
Мы не идем в кабинет – достаточно пустой аудитории рядом.

– Присядьте, пожалуйста.

Он садится, выжидающе смотрит. А что я могу сказать в порожний след? Наказание должно следовать за проступком, иначе – пустой звук...

- Сириус, вы одаренный и образованный для своих лет молодой человек, но не все знания, которые вы получили дома...

А что дальше? «Могут быть применены в школе»? А где? За стенами можно? Рассказать ему, как порочны традиции его семьи?

– Мне стало известно, что вы применяете на своих товарищах, в пылу, назовем это полемикой, не совсем этически оправданные заклинания, проще сказать, темно-магические. Я прекрасно понимаю, откуда они вам известны, но должны понимать и вы, что даже обычный ступефай, использованный для нападения – уже темная магия.

Сириус Блэк недоуменно смотрит на меня, словно перед ним не его декан, а заговорившая горгулья, вскидывается:

- Я ненавижу темных магов!

Я знаю. Сказано по-детски... И все-таки искренне, и за этим многое, очень многое стоит.

– Да, конечно, Сириус, но я говорила несколько о другом. Я говорила о стычках с вашими однокурсниками. Наблюдая за вами, я пришла к выводу, что чаще всего инициатором ссор являетесь именно вы. Просто задумайтесь над этим фактом. Я не требую, чтобы вы сейчас оправдывались. Просто задумайтесь о том, что нет границы между темной и светлой магией – есть только наши намерения. И магия принимает их цвет.

Он, конечно же, ничего не понял. Да я и не ждала. Все слова впустую... Все впустую... Я бездарный учитель...

– Я никогда! – замолкает, потом в глазах мелькают проблески понимания, – Я знаю, о ком вы говорите! Он сам! Он первый начинает!

– Я была о вас лучшего мнения. Прошу вас, все-таки подумайте.

Встаю, давая понять, что разговор окончен. Можно было и не начинать.
Бессилие, тяжелое как тысячи атмосфер, давит на плечи и стягивает голову тисками.
Нужно лечь, нужно выпить на ночь какого-нибудь зелья. Мятной настойки... И провалиться до утра. Но и мятной настойки нет. Можно сходить за ней к Слагхорну, он так любезно предлагал свои услуги, но туда идти не хочется абсолютно – лишний раз видеть подтверждение собственной педагогической импотенции. Зачем?
Одна наглядная иллюстрация только что выбежала из пустого класса.

Лучше к Поппи.
Куда я и направляюсь.

Уже подойдя к больничному крылу, я оказываюсь почти сбитой с ног и с трудом успеваю удержать за плечи потерявшего равновесие мальчишку. Слизерин. Второй курс. Эдвин Толби.

– Куда вы так спешите?

– Я к мадам Помфри, профессор, мне нужен был Слаг... профессор Слагхорн, я пошел к нему в кабинет... его там нет. Там... там этот, с первого курса, Снейп, кажется...

– Да, и что такого? Он отрабатывает наказание, – сердце пропускает удар в недобром предчувствии.

– Он там без сознания, под столом!

ЧТО?!

– Возвращайтесь к себе, мистер Толби. Я разберусь с этим сама.

Было бы проще толкнуть дверь больничного крыла и переложить все на Поппи, попросив своей чертовой мятной настойки. Было бы проще. Но я уже бегу, бегу, бегу к камину в свой кабинет, благо, недалеко.

Минуту спустя зеленое пламя обхватывает, увлекает, выбрасывает на каменный пол, идеальный, почти стерильный. Как и все здесь...

Все, кроме мальчика, лежащего на этом самом стерильном полу. У меня есть даже силы оценить цинизм сравнения кабинета и ребенка.

– Мистер Снейп?

Отчего-то именно сейчас кажется чем-то ужасным дотронутся до него. Наверное, у меня тоже цыпки... Я левитирую неподвижное тело на кушетку. Пересиливаю себя, пробуя найти пульс на худенькой ручонке. Он есть. Ровный...
Потерял сознание. Почему? Глупо строить предположения, глупо и ненужно. Я знаю, что с ним случилось. Никогда не существовавшим у меня шестым чувством знаю. Или придумываю.

Снова горсть порошка в камин.

– Поппи, у нас ЧП. Думаю, что ничего серьезного. Ребенок потерял сознание. Спустись сюда.

Поппи появляется с вечным чемоданчиком... Деловито осматривает распростертого на кушетке мальчика.

– Мигрень... он мучается мигренями, наверное, был очень сильный приступ... почему сразу не пошел ко мне, дурачок...

Она что-то вливает ему в рот, придерживая за затылок и по особому давит на кадык, так что даже стоя поодаль, я вижу, как дергается бугорок на шее – сглатывает...

– Он проспит до утра. Очевидно, он много нервничал накануне, но детская психика лабильна... Завтра будет все в порядке. Пусть полежит здесь. Не стоит его тревожить и акцентировать внимание на произошедшем. Хорошо бы, чтоб кто-нибудь с ним посидел. Может быть, эльф...

– Я сама.

Да, конечно, пусть полежит здесь. И конечно, детская психика лабильна. И, конечно, завтра все пройдет. У всех проходит. У меня много раз проходило.

Поппи качает головой, но больше ничего не говорит. И я благодарна ей за это. Снова исчезает в камине.

Стул жесток и спинкой давит под лопатки, туда, где ноет отраженной болью.
Не гнуть спину. Не прогибаться.

Я сижу на стуле, идеально прямая, как доска. Бесчувственный кусок дерева, когда-то давно брошенный на сырую землю неизвестным лесорубом. Сижу и смотрю. Просто смотрю перед собой. Туда, где он лежит. Спит... спит после обморока. У него была мигрень, я знаю, что такое мигрень. И он даже не сказал об этом Горацию, желая быть наказанным – потому что я дала понять... Я смотрю перед собой. И в некрасивых чертах лица Северуса Снейпа вижу много других лиц.

Камин снова оживает. Слагхорн. Видимо, Поппи ввела его в курс дела.
Никаких лишних вопросов.

Мы оба знаем, что такое фиаско. Как бы не прикрывались взаимными подколками, как бы не прятались за привычной рутиной и осознанием, что «воспитатели душ» - это не про нас, мы оба знаем едкий вкус бессилия, становящийся комом в горле.

Оба знаем.

Он протягивает мне невесть откуда взявшийся стакан с чаем. Молча. И так же молча покидает кабинет.

Я сижу на стуле идеально-прямая, как доска. Я сижу так всю ночь, прислушиваясь, как мальчик тихо стонет и шепчет во сне.

Кого он зовет? Я не хочу знать.

Утро.
Появляется Поппи.
А мне пора уходить.

Северус Снейп

Я просыпаюсь, прихожу в себя дома, на своем топчане. Тускло горит одна единственная свечка. Пусть они думают, что я еще сплю… Пусть он думает.
Может быть, мне и в самом деле пойти в школу для маглов – как хочет отец? Там уж точно не будет никакого Сириуса Блэка, и Джеймса Поттера тоже не будет, и Малфоя, и… никого. А как же Лили? А что Лили… она ведь приедет на каникулы… и мы увидимся – если я захочу.

Зачем мне эта школа для магов, я там никому не нужен, так же, как никому не нужен дома… вообще нигде. Так ведь и в обычной школе наверняка то же самое. Вот если бы… найти такое место… таких людей, которые научили бы меня, как… которым я был бы интересен по-настоящему… я хоть на что-то – но годен, вон, Слагхорн говорит, что у меня получается… ну, зелья… Это я умею делать хорошо. Только мое умение никак не влияет на мою жизнь…

Почему-то было холодно, и в полумраке мне показалось, что мать сидит на стуле у топчана, тихая и задумчивая, сидит и смотрит на меня. Я понимал, что это всего лишь игра теней и воображения, обманки сумерек… Она никогда, никогда не сидела возле моей постели, даже если я болел – а я часто болел, особенно до того, как пошел в школу.

По-моему, я и сейчас болен… Может быть, именно поэтому я дома? Я чувствовал себя разбитым, и думать над чем-то был совершенно не способен – болела голова. Я еще полежал немного, вглядываясь в сумерки и в сотканную из них призрачную фигуру, застывшую на стуле. Потом я стал задремывать, проваливаться в сон… а потом… выползла она. Выползла и улеглась прямо мне на грудь.

Я лежал, боясь пошевелиться. Я ведь давно перестал верить в эти россказни, которыми меня потчевал отец… будто в речке за домом живет водяная змея, и когда ей становится холодно, она ползет в дом и забивается под мой топчан, якобы притянутая страхом. Ну да, маленьким я боялся этой водяной змеи… но сейчас… разве я не вырос? Разве я верю в сказки? Но ведь поверил же я байкам Блэка про цыпки… а они оказались правдой… и кто-то… кто?... все-таки заразился от меня. Заболел… Значит, змея тоже есть. Вот она лежит, свернувшись, на моей груди, тяжелая и склизкая, и не дает дышать. Я уже не сплю – но мне нестерпимо страшно открыть глаза. Хочется заорать, позвать на помощь маму – она ведь тут, рядом, наверное, задремала на стуле. Но я лежу, затаив дыхание… Не нужно шуметь. Ни в коем случае… Может быть, змея спит… а если я ее разбужу – она запросто бросится на маму. Нельзя, я не хочу… мама хорошая. Пусть лучше меня сожрет, гадина… Я сквозь ресницы вижу переливчатые кольца, зеленовато-желтые… кожа матово отсвечивает мокрыми мелкими чешуйками, похожими на цыпки. Мне уже не страшно, мне омерзительно, омерзительно до рвоты, но я по-прежнему лежу тихо-тихо, чтобы не спровоцировать нападение. Нужно просто подождать… Может быть, тварь уползет, не тронув меня, не вечно же она будет дрыхнуть на мне… Я не знаю, сколько проходит времени. Сначала мне очень трудно дышать, а потом тяжесть рассасывается, как будто растекаясь с груди по всему телу – может быть, это уже не клубок, может, змея вытянулась вдоль меня – не знаю. Глаза по-прежнему прикрыты. Мама, мамочка, не спи… уходи отсюда. Тут змея, – мысленно умоляю я. Проходит еще несколько томительных страшных минут… и тяжесть исчезает совсем. Уползла? Я открываю глаза. По-прежнему сумрачно, но я уверен, что на одеяле никого нет. Уползла. Она еще вернется, вылезет из-под кровати в самый неподходящий момент… я знаю. Но сейчас ее нет. А мама по-прежнему сидит на стуле, смотрит прямо перед собой. Наверное, я ОЧЕНЬ сильно заболел, раз мама рядом. Ну и пусть… как хорошо… хорошо болеть. Я переворачиваюсь на бок – и, кажется, тоже засыпаю…

– Северус! Северус, пора вставать!

Я открываю глаза. Яркий солнечный свет заливает комнату… нет, комната не моя. Я не дома. А где? Надо мной склонилась мадам Помфри. Больничное крыло? Я в школе? Я и в самом деле заболел? Заболел… Забо… Цыпки. Блэк… проклятие… профессор МакГонагалл… с ней все в порядке? Змея…

– Северус, как ты себя чувствуешь?
– Хо… хорошо, - отвечаю хриплым голосом и рывком сажусь на постели.

Кабинет Слагхорна… Я вчера… Вчера… Ах, да. Я все вспомнил. Акулья печень. Отработка. Я не порезал печень. Минус еще сколько баллов? Может быть, нужно сейчас? Может быть, я еще успею?!

Кошусь на прозекторский стол. Он чист. Там ничего нет. Сколько баллов он снял?

– Северус, с тобой и в самом деле все в порядке?
– В порядке, – выдавливаю я и спускаю ноги с дивана, – Мне нужно… отработка…
– Какая там отработка, Северус? – рассеянно замечает мадам Помфри и трогает мой лоб. – Иди-ка лучше завтракать, а потом загляни ко мне… если будет необходимость.

Завтракать? Зачем? Мне не хочется есть. Я бы попил чего-нибудь…

– Северус, тебя проводить в Большой зал?

Отрицательно мотаю головой. Я сам. Сам. Хочется попить…
У меня ничего не болит. И не тошнит. Просто мне нужно воды. И все будет… в порядке. Ну, наверное… не хочется ни о чем думать, и я мысленно сосредоточен только на стакане воды… или тыквенного сока, все равно чего.

Мадам Помфри поправляет на мне мантию, я с трудом удерживаюсь, чтобы не оттолкнуть ее. Мне неприятно, что она ко мне прикасается.

А где… мама? Приснилось. Ну да. Конечно…

Я тихонечко выхожу из кабинета Слагхорна и иду в Большой зал. В коридорах никого. Все завтракают. Сегодня воскресенье. Нет занятий. Сейчас я попью, а потом пойду в спальню, лягу и посплю еще немного.

– Вот он, гнида! Заходи слева, Рэмус! Окружайте его!

Блэк. Поттер. Люпин. Педигрю. Вся компания. Чего им опять нужно? Я в растерянности останавливаюсь посреди коридора, вяло наблюдая, как вокруг меня сжимается враждебное кольцо. Еще есть время убежать, если проявить достаточно проворства. Но я ведь ничего не сделал… наверное… Я стою, тупо застыв на одном месте, и наблюдаю, как они подходят все ближе, держа палочки наизготове. Стоит вытащить свою палочку тоже? В полнейшем оцепенении я не делаю ни одного движения.

– Ну что, падаль слизеринская, попался? Мало того, что ты ссыкун, плакса и вонючий грязный обмылок, так ты еще и ябеда! – шипит Сириус прямо мне в лицо.

Ябеда? Когда это я ябедничал? А. Письмо. Копия из трактата о редких проклятиях. Все правильно. Ябеда. Я – ябеда. Блэк прав. Мои руки повисают уныло, как плети.

– Уберите палочки, слышите? – продолжает шипеть Блэк. – Я его сейчас одной левой уделаю, эту бледную поганку… Держите его, чтоб не дергался!

Люпин пытается что-то возразить и демонстративно отбегает в сторону. Я наблюдаю за происходящим как бы со стороны, словно это не со мной. Подошва Педигрю топчет край моей мантии. У меня одна-единственная мантия. Я делаю вялую попытку оттолкнуть Педигрю, и тут же град ударов сыплется отовсюду.

– Только… только по морде его не бейте! – отрывисто бросает Блэк, – На морде все ж видно будет!

Хорошо… можно не пытаться уберечь лицо. Мне больно – но чем сильнее боль, тем сильнее равнодушие к происходящему. Я ведь ябеда. Блэк прав. Особенно чувствительный удар ботинка в бок сбивает меня с ног. Я проседаю на пол, валюсь, подтягиваю колени к подбородку… слышу голос Люпина, Блэка… кажется, Поттера… Мне все равно. Несмотря на продолжающиеся удары, мне кажется, я мог бы заснуть прямо здесь и сейчас, на полу. К боли быстро привыкаешь, к шуму – нет. Хоть бы они заткнулись, что ли…

– Если ты, падаль слизеринская, хоть слово вякнешь кому, тебе не жить, понял?!
– Сириус, да оставь же его, ты что, не видишь, он болен!
– Брось, Рэмус, ни хрена он не болен, он просто драться не умеет, слизняк, он умеет только стучать преподавателям, дятел, дятел поганый!

Что-то хрустнуло в спине – и я против воли издал протестующий звук. Поясница загорелась огнем.

– Все, уходим отсюда! Попробуй только… Снивеллус… ты меня знаешь!!!

Топот убегающих ног… ушли.

Какое-то время я еще лежу на полу, ожидая, когда поясница перестанет гореть. Потом встаю на четвереньки. Больно. Больно везде. Но нужно попытаться... Вдруг кто-нибудь увидит? Чувство нестерпимого стыда гораздо сильнее боли. Я кое-как поднимаюсь на ноги, ощупываю продранную в двух местах мантию. Ничего… Можно будет починить…

Я тупо пытаюсь вспомнить, куда шел перед тем, как появились гриффиндорцы. Ах да. В Большой зал. Хотелось пить. Уже не хочется. Да и как я в Большой зал в таком виде…

Я медленно бреду в свою спальню. Надеюсь, там еще никого нет.

Мне везет. Спальня пуста. Я осторожно, морщась от боли в спине, сажусь на постель, потом бухаюсь ничком, заползаю головой под подушку и неожиданно для себя начинаю реветь. Я реву, реву от нестерпимой обиды и тоски, злюсь на себя, что не могу остановиться – и от этой злости реву еще сильнее, до звона в ушах.

Мне кажется, что жизнь кончилась. Да что там! Я уверен в этом. Уже никогда, никогда не будет ничего хорошего. Вообще ничего не будет.

Слезы высыхают. Но под подушкой целое болото. Я всхлипываю последний раз и так же неожиданно успокаиваюсь. На смену обиде и нестерпимому стыду приходит полнейшее равнодушие. Я ни о чем не думаю. Мне все равно. И когда чей-то голос окликает меня, я остаюсь таким же безучастным, не высовывая головы из-под влажной и душной пуховой темноты.

Минерва МакГонагалл

Заснуть даже на недолгий час, что оставался до завтрака, так и не удалось, впрочем, я даже и не пыталась. Можно было бы лечь – провалиться, сбежать в душный покой, проспать до обеда. Можно было...
Я сидела в своем кабинете и механически перебирала работы пятого курса, не понимая, что в них написано. Бельмом в глазу торчала на столе баночка с лакричными леденцами. Пять штук, подтаявшие, видимо, от долгого ношения в мальчишечьем кармане. Подарок...
Минус пятьдесят очков Слизерину – тоже подарок. Адекватный ответ. Так было надо... Разумеется. Но что делать с бессмысленной, ненужной мне коробочкой, с подтаявшими мечтами, наивно вложенными мне в руки. Школа – это не семья. Школа – это полигон. Но есть еще пять шариков лакрицы, не учтенные ни в каких инструкциях.
Не отдавая себе отчета, зачем я это делаю, я засовываю коробочку в карман, точно зная, что никогда не открою любовно украшенную крышечку и не положу на язык конфету, не попробую, какие они на вкус, чьи-то мечты.

Невыспавшаяся, замученная Поппи встретила меня чашкой кофе и отсутствием обычной улыбки.

– Как он?
– Отправила на завтрак. Физически он в полном порядке...
Я не стала уточнять.

В Большом зале по воскресеньям не так многолюдно и шумно, многие студенты отсыпаются за неделю, предпочитая сон еде.

Входя в зал, я искала взглядом двоих. Северуса Снейпа и Сириуса Блэка. Последний сидел за столом с друзьями и явно что-то обсуждал. При моем появлении неразлучная четверка встала и направилась к выходу, как-то нарочито вежливо со мной поздоровавшись. Очевидно, вчерашний разговор был перетерт на все лады и выводы сделаны. Вот только какие? Никогда нельзя сказать наверняка, с детьми вообще трудно быть в чем-то уверенной. Альбус верит в лучшее. Мне хочется верить Альбусу.

Северуса Снейпа на привычном (ловлю себя на мысли, а когда я вообще заметила, где он сидит? Три дня назад?) месте не оказалось. Наверное, задержался где-то по дороге.

Гораций молча отодвинул стул рядом с собой... уселся. Он тоже не в самом лучшем расположении духа, но в отличие от Поппи улыбается.

– Ты героическая женщина, могла бы и выходной себе устроить.

– Есть хочется, – вяло парировала я, но к еде не притронулась.

Сидим молча, потому что обсуждать в сущности нечего...

– Лили Эванс... милая девочка. Такая способная, что я диву даюсь. Вот тебе и магла... Вчера пил с ней чай. Поппи говорит, что завтра она уже приступит к занятиям... Лили дружит с ним. С Северусом Снейпом. Ты знаешь?

– Я знаю, – нет, я не знала, что они дружат, я знала, что моя студентка пошла на поправку. Невольно улыбаюсь, – Очень одаренный и живой ребенок, ты прав.

Ну вот и хорошо, с друзьями проще. Значит, и у Северуса Снейпа в Хогвартсе есть семья... Не бывает абсолютного одиночества.

Уже последние студенты покинули свои места, а мальчик за завтраком так и не появился... Преподавательский стол тоже опустел. Только я и Слагхорн. Он тоже ждал или просто сидел рядом?

– Ты узнаешь, что с ним? Так и не пришел...

– Сама не хочешь? Понимаю. Я зайду к тебе в кабинет, попозже.

Северус Снейп

Чьи-то руки стягивают подушку с моей головы, становится зябко, неуютно. Я зажмуриваюсь.

Ну почему меня не могут оставить в покое?!

– Северус. Северус, с тобой все в порядке?

Это Слагхорн. О Мерлин, что ж такое…

Я рывком сажусь на постели, отворачиваю лицо, но, наверное, уже поздно. Если и он тоже протянет мне платок, я его этим же платком и задушу, точно… Стучит в висках. И опять хочется пить.

– Все в порядке, профессор, спасибо. Извините, что я вчера не выполнил ваше поручение. Я отработаю. Когда скажете.

– Да Мерлин с ней, с отработкой, Северус! Ты хорошо себя чувствуешь?

Короткий кивок. Разговор исчерпан. Я мучительно хочу остаться один. Как можно скорее.

– Почему ты не явился на завтрак?
– Я заснул.
– Так иди поешь сейчас, я распоряжусь, чтобы тебя покормили.
– Нет. Спасибо. У меня тут есть… шоколад. Я не хочу…
– Северус…

Ну что еще? Я разворачиваюсь и смотрю на него с нескрываемым раздражением. ЧТО ЕЩЕ?

– Лили Эванс почти здорова. Скоро мадам Помфри ее выпишет.
– Какое мне дело до Лили Эванс? – ровным голосом говорю я.

Как он смеет. Как он смеет лезть ко мне, это его не касается, его не касается Лили, и ничего другое, ничего…

Меня душит бессмысленная ярость. Я бешусь тем неистовее, чем нестерпимее хочется спросить Слагхорна о «другом», которое его тоже никак не касается. Спросить его об этом – значит, признать за ним право стоять вот здесь рядом с моей кроватью с таким лживо сострадательным лицом… нет. Ни о чем спрашивать я не буду. Пусть убирается прочь. Я сам. Сам попытаюсь узнать. Я не трус. Я виноват. Поэтому не нужно прятаться в кусты. От волнения и гнева я прижимаю локти к бокам и едва не вскрикиваю от боли.

- Северус, что с тобой? – озадаченно спрашивает Слагхорн.
- Все в порядке, - цежу я сквозь сжатые зубы и добавляю, - Извините, профессор, мне нужно… в уборную.

Пусть катится отсюда. Я встаю, делая вид, что и в самом деле направляюсь в туалет.

Слагхорн, наконец, уходит, что-то бормоча под нос. Я все-таки иду в уборную, чтобы поглядеть, как там у меня под мантией…

Под мантией ничего хорошего. Изловчившись и вытянув шею, я разглядываю багровые полосы под ребрами, полосы ползут к спине, туда, где больнее всего. Но туда взглядом не дотянуться. Да и ладно. Сейчас совсем не это волнует меня больше всего. Я снимаю мантию, раскладываю ее на кафельном полу, расправляю складки, стараясь приложить порванные места точно друг к другу. Потом касаюсь их палочкой. Кажется, получилось. Натягиваю мантию на себя. Ее немного перекосило от починки, но это мелочи. Главное, она опять целехонька.

Я выхожу из уборной с твердым намерением наконец выяснить, что случилось с МакГонагалл. Я ведь виноват. Да, она меня наказала, конечно… И она сказала Блэку, что я наябедничал на него… но это было ее дело. Я хотел отвечать только за себя. Я был виноват. Когда она касалась моих рук, я не сказал ей, что проклят. Я не предупредил ее. То есть, я пытался предупредить, но у меня не вышло. Наверное, потому, что плохо пытался. Слишком уж хотелось, чтоб она… Я потряс головой. Хватит об этом. Довольно. Я ошибся. Но все, что произошло потом, не отменяет моей вины. Я не предупредил. Хотя должен был.

На самом деле мне было страшно идти к ней. Страшно – и совсем не хотелось. Пожалуй, другое слово… не страшно… Боль в спине и ребрах казалась приятной щекоткой в сравнении с тем, что было у меня на душе. Я пытался об этом думать, но тут же проваливался как в душную вату, не дававшую дышать. И снова тянуло проблеваться или зареветь, не знаю.

Я брел по лестнице вверх, мысленно пытаясь представить свой разговор с МакГонагалл. Я только спрошу, как она себя чувствует. Если с ней все в порядке, мне сразу полегчает. Я просто смогу выкинуть всю эту историю из головы.

А как же… тайна? Ногти впились в ладони. Да нет никакой тайны. Нет – и не было. Я все выдумал, дурак.

Кто-то сидел ночью на стуле в кабинете Слагхорна. Я заметил, что стул был пододвинут совсем близко к дивану. Ну да. Кто-то… Мадам Помфри, что ж тут непонятного. Я споткнулся о незамеченную выбоину в паркете и прямо головой врезался в чей-то бок.

– Ну ты, шкет, смотри, куда прешься, – прозвучало высоким и каким-то поющим голосом.

Я поднял голову и обомлел. Это был Люциус Малфой.

– Хм. Вот кстати. На ловца и зверь бежит? Ты Снейп? Это ты вчера подставил факультет на полсотни балов?

Я обречено кивнул. Бесполезно было отрицать.

– Что ж, пойдем со мной, – пропел Малфой чуть ли не ласково, – и не вздумай сбежать. Будет хуже.

Я покорно поплелся следом. Честно говоря, было сложно представить это самое «хуже»…

Минерва МакГонагалл

«Я зайду к тебе в кабинет попозже...» Я даже и припомнить не могу, когда я последний раз так кого-то ждала, словно от этого зависела моя жизнь. Не стоит себя обманывать, моя жизнь от этого не зависит – мой душевный покой и комфорт – да.
Не моя жизнь...
Откуда такое чувство, что случилось нечто непоправимое? Ведь все правильно. Все сделано так, как и должно было быть сделано... Хватит, хватит уже ходить по кругу. Сейчас я вернусь к тому, что наказание не соответствовало вине, только формально, а если смотреть на вещи здраво, то и вины не было, обычное детское любопытство, заведшее ребенка в запретную секцию. Любопытство? Попытка избавиться от проклятья – это любопытство? И если быть совсем уж откровенной перед собой, то наказывала я его вовсе не за это... За нарушение субординации, за попытку проломить мою глухую оборону. Я оборонялась? Эта мысль шокирует. Что я защищала? Откуда вообще этот защитный кокон? От кого? Что за ним прячется? Мальчик стучался в душу, в сердце, а я душу и сердце прятала? Охраняла? Зачем и кому нужно сердце, покрытое непробиваемой броней? Но ведь невозможно отдать его всем, всем, кто здесь учится, бегает по коридорам, нарушает правила, играет в обожаемый квиддич… До этого момента я считала, что так и есть. Ведь это моя жизнь – все они, все семнадцать выпусков. И год за годом я отдаю им себя почти без остатка, без перерыва на выходные, у меня же, кроме них, ничего больше нет. И они не просили многого – попросил только он. Он попросил, а оказалось, что мне нечего предложить, что у меня, как у луковицы, если снять все слои поочередно до последнего, не останется ничего – пустота. Нет никакого сердца, нет никакой души.
Можно любить всех вместе и отказать в тепле одному – тому, кто в нем нуждался по-настоящему...

Наконец, в камине вспыхнуло зеленое пламя, и без всякого предупреждения в кабинете появился Гораций. Какое уж тут предупреждение. Отряхнулся, по своему обыкновению вздыбил усы, фыркая. Молча сел на стул.

– Может, выпьем по рюмочке в честь воскресенья?

Начало мне не понравилось. Достала из буфета бутылку красного вина – давно здесь стоит, запылилось. Впрочем, я же вроде пила из нее недавно… Тем не менее, сейчас я как-то уж очень долго ее протирала, искала стаканы... Словно оттягивала вынесение приговора. В конце концов бутылка откупорена. Вино разлито.

– Ну что? Как… там?

- Разговаривать со мной он не захотел. Судя по всему, все утро проплакал. На завтрак идти отказался. Минерва, у вас с ним свои дела, только я в них уже втянут и мало что понимаю. Ты бы мне уж рассказала все, как есть. Строить догадки – одно. Мне нужно знать наверняка. Есть нечто странное в его сегодняшнем поведении. Я вижу, что и ты очень расстроена.

– Да какие свои дела?!

Опять? Обрываю саму себя и раздраженно вздыхаю.

- Да. Конечно, я расскажу. По порядку. Несколько дней назад я застала его у себя в классе, листающим мой бортжурнал. Путевые заметки, знаешь, невозможно все держать в голове, вот я иногда и записываю кое-что об учениках, наверное, у тебя есть нечто похожее, – он согласно кивает, – то есть, журнал он не листал, я так решила, иначе зачем бы он сидел за моим столом? Назначила ему отработку на вечер. Гораций, я предположила, что мальчик хочет знать, что я о нем думаю. А я о нем не думала вообще, у меня напротив его фамилии ничего не значилось. Вопросительный знак. Вот я и решила восполнить пробел, дала сочинение на вольную тему. Он его не написал. Он меня почему-то боялся...

И правильно делал... Вино обжигает гортань, закашливаюсь. И что рассказывать дальше?

– Он плакал, порывался убежать, я не знала причин и не знала, как себя вести, но остановила его. Может быть, правильней было позволить сбежать ему тогда? Я расстроилась, а он... До сих пор не понимаю, что это было, он накрыл мои руки своими ладонями, почти так же, как ты вчера. А потом все-таки сбежал.

Я комкаю рассказ, вдруг отчетливо понимая, что пропускаю личные моменты, хотя и хочу быть откровенной. Это новость.


– На следующий день я придумала ему задание, высосала из пальца, хотела, – усмехаюсь, – интегрировать его в общественную жизнь школы... Он явился ко мне вечером после отбоя с готовой частью поручения. Тут выяснилось, что у него навязчивая идея, якобы он ну что-то вроде прокаженного, и может заразить любого, к кому прикасается. Из смутных намеков я сделала вывод, что к этому как-то причастен Сириус Блэк. Ну а дальше… ты почти все знаешь. Он сделал мне зелье – ведь он трогал мои руки своими. Я, толком не разобравшись, скопировала статью из медицинского справочника по поводу цыпок. Он прислал другую копию из книги, что хранится в запретной секции. Оказывается, Блэк его проклял… Нет, Северус об этом не сказал – это мое заключение. В общем, за это я его и наказала...

За это? За что?

Я вижу, сколько лакун в моем рассказе. И мне неприятен мой почти заискивающий голос, точно я выпрашиваю у Горация вердикт собственной невиновности...

– Ну, что-то подобное я себе и представлял, – он говорит, значительно выпятив живот, очевидно, я должна оценить его проницательность, наверное, так, – только я вижу, ты кое-что упустила.

– Что? – да, я много упустила, и он, конечно же, это понял.

– Сколько ему лет, Минерва? Двенадцать, правильно? Одинокие дети взрослеют гораздо раньше своих сверстников, но все равно в чем-то остаются гораздо большими детьми. Парадокс…

– А при чем тут?..

– Ты не поняла? При том. Очень даже… при том. У мальчиков в этом возрасте много своих тайн. Ну да ладно, пожалуй, сейчас это не важно уже.

Я действительно не поняла.

– Гораций, договаривай.

– Не стоит, это его тайна, – он качает головой и очень похож на китайского болванчика, если представить, что китайцы когда-нибудь видели моржей вживую, – Сейчас проблема уже в другом. Ты говорила с Сириусом Блэком? Очевидно, да? Я прав?

– Прав, а что… – замолкаю на полуслове.

– Думаю, что Блэк и его вся их компания как-то причастны к сегодняшнему. Я, видишь ли, наблюдаю за Блэком, он перспективный молодой человек. Я хочу видеть его завсегдатаем моих скромных посиделок, так же, как и его друга, Джеймса Поттера.

– Что ты хочешь этим сказать? – мое терпение подходит к концу, и я вдруг замечаю, что кричу, – Извини, не сдержалась.

– Эти молодые люди весьма и весьма решительны, они не откладывают расправы с виновными в долгий ящик… а твой ухажер, – на этом слове меня передергивает, – получается, сдал их тебе со всеми потрохами… о чем ты косвенно и сообщила Блэку.

Теперь я, наконец, понимаю... Господи, старая дура! Что они могли сделать с ним? Четверо! Против одного! Слезы бессилия наворачиваются на глаза. Дурацкий клетчатый платок жжет руку.

– Мне нужно идти, Гораций.

– Куда?

В самом деле, куда? Куда из двух мест, где мне сейчас необходимо оказаться?

– Гораций, ты передашь ему, что я хочу его видеть здесь, скажем, через час?

– Не знаю, стоит ли, но передам.

– Спасибо, – не дожидаясь ответа, направляюсь к выходу.

– Минерва...

– Да?

– Ты ни в чем не виновата. Это педагогическая мозоль, – он хлопает себя по животу, а я хлопаю дверью и снова почти бегу в Гриффиндорскую гостиную.

Моя четверка сидит у камина. Всегда нужно верить в лучшее, правда, Альбус? Я смотрю в их невозмутимые, исполненные внутреннего достоинства и правоты лица – и меня неожиданно срывает.

– Мистер Поттер, минус двадцать баллов с Гриффиндора, вы обещали предоставить мне конкурсное задание к субботе – а сегодня воскресенье! Мистер Блэк – то же самое! Мистер Педигрю, минус десять баллов, вы наверняка мешали им заниматься, мистер Лю ... – осекаюсь. Завтра полнолуние – и я почти вижу отраженный свет луны в его расширенных зрачках.

Разворачиваюсь, ровным шагом дохожу до проема с Полной Дамой. И здесь меня покидают силы.
Надо вернуться в кабинет.

Северус Снейп

- Ну что же ты, Снейп, давай, заходи!

Он грубо толкнул меня в раскрытую дверь, вошел следом и демонстративно произнес запирающее заклятие.
Я поежился. Но, по крайней мере, пустая аудитория – это лучше, гораздо лучше, чем Запретный лес.

Я встал у стены, стараясь смотреть на Малфоя без всякого страха. Мне было неприятно его бледное лицо, какое-то слишком неподвижное, будто вылитое из цельного куска серебра. Блеклые глаза скользили по мне без всякого раздражения и гнева. Они, кажется, не выражали ровным счетом ничего – именно это больше всего и напрягало. Я совершенно не знал, чего можно ожидать, и на всякий случай приготовился к самому худшему, впрочем, обозначив «самое худшее» исключительно словесно. Воображение мне отказывало. Но потом я вспомнил про водяную змею – и мысленно привязал «самое худшее» к ее мерзкому образу. Сразу стало чуть спокойнее, и даже сердце перестало частить, как бешеное.

– За что же ты получил такой штраф? И от кого? – лениво спросил Малфой, возясь с застежкой на своей мантии.

– От Слагхорна, – выпалил я, не задумываясь. – За то, что залез в Запретную секцию и читал там книги.

– Любишь учиться, так, Снейп? Правильно? Это хорошо. Сейчас будет еще один урок.

Шелковая мантия распахнулась. Резким движением Малфой выдернул из брюк тонкий кожаный ремешок и со свистом рассек им воздух. Небрежно бросил ремешок на учительский стол.

Я смотрел на него во все глаза, и горло сохло от какого-то ирреального ужаса. Да. Это было оно. Самое худшее. Водяная змея.

– Снимай штаны, Снейп, и ложись на стол задницей кверху.

– А? – вякнул я с недоумением, уверенный что ослышался.

– Оглох? – ласково пропел Малфой. – Ложись на стол голой жопой кверху. Больше повторять не буду.

Я остолбенел. Зачем? Зачем это? Нет, это не водяная змея… это… это… я попятился и рванул к двери.

– Стоять, шмакодявка!

Он ухватил меня за шкирку и тряхнул изо всех сил. Я взвыл от боли в бедрах и спине.

– Молчать, или я тебя оглушу! Снимай свои чертовы штаны!

– Что… что… что ты хочешь сделать? – отчаянно крикнул я.

«Минерва… пожалуйста… Минерва… Минерва… пожалуйста!»

Он широким шагом приблизился ко мне и дернул за мантию.

– Раздевайся, грязный полукровка! Не заставляй меня пачкаться о твое дерьмо, хуже будет!

– ЧТО ТЫ ХОЧЕШЬ СДЕЛАТЬ?!

« МинерваМинерваМинерваМИНЕРВА!!……»

– Надрать тебе задницу, вот что! – он схватил меня за грудки и швырнул на пол.

Я опять взвыл от боли в спине и от того, что отчетливо понял – сейчас произойдет что-то совершенно непоправимое, хуже водяной змеи в миллион раз, и помощи ждать неоткуда… сколько бы я мысленно не звал.

Змея… змея застряла у меня в мыслях. Я лихорадочно нащупал в кармане палочку, выхватил ее и заорал:

– Серпенсортиа!

Мне не приходилось применять это заклятие – я всего лишь читал о нем в какой-то книжке из Библиотеки матери. Оно сработало – нечто мерзкое, точная копия из моего сна, шлепнулось откуда-то сверху на пол и, угрожающе зашипев, поползло на Малфоя. Он отпрянул, ловко выхватил палочку и голосом – гораздо более мерзким, чем раздувавшая капюшон тварь, – пропел: «Эванеско!»

Змея исчезла. Это был конец. Малфой дернул меня за руку, поднимая с пола, и к моему ужасу, не отнял у меня палочку. Дрожащими руками я нацелил палочку прямо ему в живот – до лба мне было не дотянуться.

– Вот как, Снейп? – насмешливо произнес он. – Интересно. Откуда ты знаешь это заклинание?
– Читал! Читал в книге! – моя рука тряслась так, что с трудом удерживала палочку.
– А еще какие-нибудь заклинания знаешь? – спросил Малфой неожиданно миролюбивым тоном, как будто и не было всех предыдущих сцен. – Да опусти ты руку, малолетка, опусти, я сказал!

Меня колотило. Я продолжал упираться палочкой в его живот. Малфой резким движением обезоружил меня и встряхнул за плечи.

– Ну-ка, прекрати трястись! Какие еще заклинания ты знаешь? Из тех, что не проходят на первом курсе?
– Мно… многие…
– Говори.
– Инсомниа, инморти, инмортале, кру…круциатус, империо, авада кедавра, инферно лингва, виталис…


– Откуда ты знаешь все это? – странным голосом перебил Малфой мой далеко не полный список. – Тоже вычитал в Запретной Секции?
– Нет. Дома. В библиотеке матери.
– Что-нибудь применял?
– Только… только заклятие для роста волос. Один раз.
– И у тебя получилось?
– Не… не уверен. Я не видел результата…

Он какое-то время пристально смотрел на меня неприятными рыбьими глазами, потом взял со стола ремень, вдернул его назад в брюки и застегнул мантию.

– Не следует пытаться применять подобные заклинания в школе, Снейп, – сказал он серьезно, возвращая мне палочку. – Тут уж пятьюдесятью очками точно не отделаешься. Исключение в лучшем случае.

– А в худшем?

– Азкабан, – он щелкнул меня по носу. – Ладно, Снейп. Наказание отменяется. Но учти, я теперь буду за тобой следить. И ты мой должник… как-нибудь… когда у меня будет время… расскажешь мне про вашу домашнюю библиотеку поподробнее.

Больше не оглядываясь на меня, он взмахнул палочкой – и ленивой походкой скрылся за распахнувшейся дверью.

Я был спасен. И понятия не имел, каким образом мне это удалось.

Однако сегодняшний день упорно не желал оставить меня в покое. Вернувшись в свою спальню, я нашел на подушке мятый листок пергамента, развернул его и прочел: «Ты покойник, Снейп».

– Это еще что за хрень? – спросил я у Дикси, жующего шоколадную лягушку.
– Это-то? Это тебе Гриффиндор прислал.

Мерлин. Что еще я сделал Гриффиндору? Обдумать эту мысль я не успел. В спальню залетел какой-то второкурсник и завопил во всю мощь: Северус Снейп, Слагхорн велел тебе передать, чтоб ты немедленно шел к МакГонагалл! Давай быстрее, я тебя полчаса уже ищу!!


Ну вот. Только хотел прилечь. Уши огнем горели, и опять начиналась головная боль. Я доплелся до уборной, сделал свои дела, умылся. Посмотрел на свою физиономию в маленькое, заляпанное зубной пастой зеркало над умывальником. Подкатила тошнота. Я сглотнул, но не удержался… Пришлось отплевываться горькой вонючей желчью. Желудок подвело. Я забыл, когда нормально ел, а сегодня не ел вообще ничего. Я опять наклонился над раковиной, прополоскал рот, еще раз умылся, смочил ледяной водой макушку. Вроде бы немного полегчало.

Расправив мантию, я побрел по коридору к классу трансфигурации, и мне казалось, что к каждой ноге привязана стопудовая гиря. Ничего-ничего, я ведь сам хотел спросить ее о здоровье… Эти мысли отнюдь не утешали. Сегодняшний день был таким поганым, что я опять настроился на «самое худшее». Одно дело, если бы я сам к ней пришел. И совсем другое – быть вызнанным. Проваленная отработка, драка в коридоре, невыполненное поручение, применение волшебства не на уроке – это был перечень только сегодняшних подвигов.

Мысленно представив себе водяную змею, я постучал в дверь кабинета профессора МакГонагалл.

Минерва МакГонагалл

Как-то добрела до кабинета. Нельзя так срываться. Но вопросы правильности поведения в этот момент беспокоили меня меньше всего. Я чувствовала себя преданной. Преданной своими же, хотя, когда пульс пришел в норму и красные круги ярости перестали мелькать перед глазами, стало понятно, что своими, родными их считаю только я, без обратной реакции. Для них я – власть, необходимое зло... А что-нибудь другое я им давала? Я вообще где-то в стороне от их жизней. И все, что я могу – снимать баллы и вести нравоучительные разговоры, из которых они делают очень свои выводы.

Гораций не стал меня дожидаться. Оно и понятно.

Надеюсь, мальчик придет. Почему-то сейчас в этом не было никакой уверенности.
Надеюсь, еще не поздно... Что не поздно? Протянуть руку и погладить по голове?
И этим решить все проблемы?

Я с ужасом понимаю, что боюсь. Теперь боюсь я. И точно так же готова разреветься. Нужно пить мятную настойку. Пять капель на стакан... Или даже десять.

Стук в дверь.

– Входите, мистер Снейп, – скулы сводит судорога. Откуда-то я знаю, что это именно он.

Северус Снейп

Я вхожу в ответ на ее голос. Аккуратно притворяю дверь.

Встаю у стенки, стараясь смотреть прямо перед собой. Мне уже не страшно. Я просто очень устал. Вдруг вспоминаю, что еще утром хотел пить, но так и не попил. Тут же горло начинает предательски зудеть от жажды. Надеюсь, я здесь долго не задержусь. Потом можно будет и попить, и полежать, и подумать над поведением Малфоя, над очередным посланием Гриффиндора, над водяными змеями и заклятиями, за которые можно угодить в Азкабан.

Потом. Не сейчас.

– Здравствуйте, профессор, – бормочу я и утыкаюсь взглядом в свои ботинки. Они не слишком чистые. На левом – крохотное оранжевое пятнышко засохшей желчи. И шнурок развязался… вот черт…

Минерва МакГонагалл

Слишком обреченно. Пришел на отработку.

– Добрый день, мистер Снейп. Присаживайтесь, – снова указываю на кресло, понимая, что кроме чая, мне предложить нечего. И надо бы – но невозможно объяснить все причины своих поступков. Да он и не ждет объяснений. Уже не ждет.

– Чаю?

Северус Снейп

Поспешно качаю головой.
– Спасибо. Я уже пил…

Не выдерживаю, и, вытянув шею, пытаюсь разглядеть ее руки. Собственно, меня больше ничего не интересует. Сначала я должен убедиться, что с ней все в порядке – ну а потом… пусть назначает взыскания, штрафует баллами – да что угодно. Мне уже все равно.

Я тянусь шеей, даже и не пытаясь делать это украдкой. Слишком длинные рукава… Манжеты намного ниже запястий.

– Профессор, – шепчу почти умоляюще, – с вами все в порядке?

Поднимаю взгляд и просительно смотрю в непроницаемые каштановые глаза. Кружится голова.

Минерва МакГонагалл

Хороший вопрос. Нет. Со мной не все в порядке. Далеко не все в порядке. Я только что сняла пятьдесят очков со студентов своего факультета, за то, что они предали мое доверие, которому грош цена в базарный день, перед этим я сняла столько же с ребенка, который потянулся ко мне с этим самым доверием, а вот теперь я стою перед ним и пытаюсь ответить на вопрос о своем самочувствии. Не я его задала ему, а он мне.

– Да, со мной все в порядке, вы меня не заразили, если вы об этом, обошлось…

Показываю ладони, как легко решаются детские проблемы, может быть, я все сама накрутила, и нет никаких сложностей, есть просто возрастная фобия и все, ладони чистые, никаких цыпок, нет цыпок – нет проблемы, все в полном порядке, ничего, ровным счетом ничего не произошло…

– Мистер Снейп... Как вы себя чувствуете? Вы не были на завтраке…

Северус Снейп

Я жадно смотрю на доверчиво раскрытые ладони. Розоватые, сильные… никаких цыпок. Или уже вылечила моим зельем – или в самом деле не заразил. Да ладно… не важно теперь. Я переминаюсь с ноги на ногу. Собственно, я узнал все, что хотел – теперь бы получить свое – и поскорее уйти.

Мне неловко. Это чувство неловкости притупляет даже саднящую боль в пояснице. Чертов Блэк… Или это Поттер заехал туда ботинком? А кто заехал ботинком в солнечное сплетение и под грудину? Почему ж мне так трудно дышать эти несколько дней, как будто я бежал куда-то, бежал сломя голову… и не добежал. Только запыхался зря.

– Я хорошо себя чувствую. Завтрак проспал… Мадам… мадам Помфри дала мне сонное зелье… и… все в порядке. Я отработаю... просто… ну, у меня и раньше так было. Голова. Это ничего. Прошло.

Я говорил, то частя словами, то запинаясь. С одной стороны, я еще не забыл про тайну, точнее, тайна не забыла про меня, и диктовала свою манеру поведения, а с другой стороны, это была профессор МакГонагалл. Декан Гриффиндора. Чужой человек, с которым меня не связывало ровным счетом ничего… как бы мне не хотелось убедить себя в обратном.

Минерва МакГонагалл

Раскрытые ладони повисают в воздухе, руки падают безвольными плетьми.
Ему нужно было тепло, и я могла его дать. Мысли идут все по тому же бессмысленному кругу…
Он частит в словах, проглатывает слоги и ведет себя как... как первокурсник перед деканом чужого факультета. А я слушаю и понимаю, что момент безвозвратно упущен и все, что я могу – это отпустить ребенка на все четыре стороны. Я уже сказала и сделала все.
Оправдываться мне не позволит статус, а протянуть руку и погладить по голове мне не позволит... Я не помню аргументов, из-за которых не могла сделать этого раньше. Когда-то наступает момент истины...

Глупо, неловко. Воздух тоже имеет сопротивление. Я делаю шаг вперед, шаг от себя и, может быть, к себе. Дотрагиваюсь до макушки, скольжу ладонью по неухоженным прядям.

– Вы так и не написали мне сочинения.

Северус Снейп

Она делает шаг ко мне. Подходит почти вплотную. Я бы отшатнулся – да некуда. За моей спиною – стена. Я ощущаю лопатками холод камня. Волна ее запаха – женского, непривычного – ударяет в голову. А потом...

ЗАЧЕМ? – хочется закричать мне.

Но я молчу, покорно склонив голову под ее руками. Задачка для детского сада. Слагхорн наговорил ей, очевидно… Опять жалеет. Просто так. Без всяких тайн. Я вспомнил слова матери о жалости и падении, вспомнил весь сегодняшний и вчерашний день… и подумал, что, кажется, начинаю, понимать значение этих слов. Жалость – и падение. Да. Похоже, что так. Жалость, чужая жалость – жалость Минервы МакГонагалл – обходилась мне слишком дорого.

Что ж… нужно принять и ее жалость… как наказание. Я ведь сам заварил все это. Сам все выдумал, накрутил… так что … наказаний без вины никогда не бывает.

Нужно прямо сейчас покончить со всем этим.

– Профессор, – говорю я тихо, но без всякой интимности, просто потому что устал, устал… – Простите, но я не смогу выполнить ваше поручение. У меня не получится…

Минерва МакГонагалл

Да, момент безвозвратно упущен и, не смотря на всю горечь собственного поражения и жалость к ребенку, не смотря на то, что он каким-то непостижимым образом за три дня успел если не сломать все мои внутренние барьеры, то пробить в них брешь, я чувствую странное облегчение. Не нужно ничего делать, все вернется на круги своя, все будет обыденно и правильно, не нужно совершать никаких усилий, не нужно искать в луковой шелухе то, чего там нет. И от этого больно и опять противно.

Я отхожу в сторону, долго смотрю в окно... Там снег. Кружит белыми хлопьями, закрывает собой ямы и проталины, латает дыры.

– Да, вы правы, я сама хотела с вами поговорить на эту тему.

Мое поручение из просто нелепого стало опасным.

– Вы очень хорошо справлялись с заданием, мистер Снейп, но ситуация изменилась, и ваша помощь мне больше не требуется. Деканы факультетов решили взять всю нагрузку на себя. Спасибо вам большое, я оценила ваше старание. Думаю, вы заслужили поощрение, и я верну вам отнятые баллы. Это будет справедливо.

Северус Снейп

Все во мне вдруг закипает от негодования. Я заслужил поощрение? Я справился с поручением? Но это ведь полнейшая ерунда! Я ничего не сделал! Люди, открыто лгущие мне в глаза, вызывали у меня почти панику и брезгливость, смешанную со страхом. Зачем, зачем она лжет? Зачем этот тон – как будто мне пять лет, как будто я не способен ничего понять? Ну да. Я и не понимаю ничего. Но то, что она так… это же еще хуже, хуже, чем гладить по голове, хуже, чем закладывать меня Блэку… как же так? Почему? Зачем она так со мной? К чему эти подачки?! Она меня… она меня считает полным ничтожеством… раз разговаривает и поступает так. Ну и пусть. Пусть. ПУСТЬ! Какое мне до нее дело, и думать о ней не хочу, глупая баба, гриффиндорка, не нужно, ничего мне от нее нужно!

– Разве снятые баллы имели отношение к моему поручению, профессор? – говорю я резко.

Она открывает взгляд от окна и смотрит на меня вопросительно-выжидающе.

Ну что? Что опять? Чего ты ждешь? Что я разрыдаюсь от умиления? Что брошусь к тебе на шею?

Я почти задыхаюсь от боли под левой лопаткой. Тоже смотрю в окно, там идет снег – серые грязные сумерки, как будто уже наступил глубокий вечер.

– Извините, профессор… я… вы не находили здесь маленькую жестяную коробку с леденцами? Кажется… кажется, я ее потерял.

Я смотрю прямо ей в глаза, и почти уверен, что сейчас произойдет что-то страшное… обвалится кладка замка, или ветер ворвется в окно, ледяной и сбивающий с ног, или желчь в моем пустом желудке все-таки доберется до горла и выплеснется на светло-бежевый, тщательно вычищенный ковер. Я глотаю и морщусь, и глотаю…

Ровным счетом ничего не происходит.

Минерва МакГонагалл

И опять уже который раз за эти дни – бессилие, делающее ватными ноги и размягчающее позвоночный столб до состояния студня. Я смотрю в пылающие негодованием глаза мальчика – и мне мучительно хочется, чтобы он ушел, сбежал, как в первый раз. Перестал напоминать мне о собственной несостоятельности. Я заслужила его негодование.

Он измучен и устал, под глазами черные круги. Что они с ним сделали, мои любимые гриффиндорцы, что с ним сделала я? Я не могу спросить об этом напрямую, не задев его гордость, не могу отправить его к мадам Помфри... Ничего не могу.

Лезу в карман. Коробочка с леденцами, которые я так и не попробовала, потому что я не ем конфет. Коробочка с детскими мечтами, которые я так и не узнала, потому что побоялась. Кладу ее на стол. Хочется попросить прощения.
И теперь действительно хочется погладить упрямо поднятую голову.

Снег за окном, снег на крышке. Ледяная изморозь в зрачках, мне кажется, что она уже никогда не растает. Так не бывает. Наступит когда-нибудь весна. Ветер переменится. Детские разочарования быстро проходят... И он подарит эту коробочку кому-нибудь другому, кто окажется в состоянии протянуть руку и не одернуть ее в последний момент.

– Мистер Снейп, снятые баллы не имели никакого отношения к вашему поручению, а вот призовые очки вы заслужили, позвольте мне об этом судить, – я замолкаю и уже даже не желая что-то исправить, а просто сожалея о потерянной возможности тихо говорю:

- Вы угостите меня конфетой?

Северус Снейп

Я заслужил 50 очков призовых?
Интересно, за что?
За то, что у меня так ноет спина от блэковских ботинок? За то, что я применил заклятие «серпенсортиа», потому что не захотел снимать штаны перед Малфоем? За то, что решил забрать назад то, что подарил ей – и избавить от признания, что ей это не нужно, совершенно не нужно?

Хотите конфет, профессор МакГонагалл?

Я устало смотрю на нее, понимая, что вот он, настоящий урок, настоящая отработка… Попытка войти в мир взрослых не вызывает ничего, кроме отвращения, я теперь знаю – все там держится на лжи, на притворстве, на том, что говорится одно, подразумевается другое, а делается третье. Происходит и вовсе немыслимое: я ловлю себя на том, что испытываю нечто вроде уважения к собственному отцу, он, по крайней мере никогда не лгал – и если бил по зубам, то делал это открыто и честно… И нелюбовь моей матери тоже была откровенна и не рядилась ни в какие другие одежды.

Я молча забираю коробку с леденцами со стола, она жжет мне руки. Мне хочется немедленно, сейчас же вышвырнуть эту коробку в окно, чтоб она пробила стекло в кабинете, и сквозь дыру просочилось хоть немного свежего воздуха. Я ненавижу эту коробку. Смешно, разве можно ненавидеть вещь? Мои руки трясутся, и не сразу получается подцепить ногтем крышку. На пожелтевшем жестяном дне пять лакричных леденцов. Сахарная пудра давно осыпалась, конфеты выглядят старыми и совершенно несъедобными.

Я молча протягиваю ей раскрытую коробку. Все-таки она хочет сыграть в свою игру до конца… ну хорошо, хорошо, пусть. Надеюсь, конфеты – это последнее. После этого мне можно будет уходить.

Пальцы впиваются в крышку, и мне кажется, зажатый в кулак, шумит и рвется наружу зимний ветер. Не рвись. Не стоит… Ничего здесь нету хорошего…

Минерва МакГонагалл

Протягиваю руку, цепляя подтаявший, потерявший форму шарик, он липнет к пальцам и его хочется стряхнуть или положить куда-нибудь, в какую-нибудь другую коробочку, как напоминание себе, но я все-таки кладу его на язык и не чувствую ничего, чужие фантазии не распустились бурным цветом, не отворилась дверка в другой мир – только сахар. А может быть, и не было никакой дверки.

Разговор окончен, и сказать больше нечего. Мальчик захлопывает крышку и выжидающе смотрит на меня. Я невольно вздрагиваю от резкого звука, понимая, что дверка все-таки была, и вот теперь именно в эту секунду она для меня захлопнулась навсегда. И ничего нельзя исправить...

И все вновь стало на свои места. Передо мной Северус Снейп, студент Слизерина, 1 курс. О котором я что-то хотела написать в свой бортжурнал, только боюсь, что место против его фамилии так и останется пустым. Навсегда.

– Спасибо, мистер Снейп, вы свободны, но перед тем, как вы покинете мой кабинет, я бы хотела напомнить вам о сочинении...

Он сухо кивает, тихо затворяет дверь... Еще одну, для надежности.
Запечатано наглухо.

Сколько их у меня таких вот мальчиков. Сейчас триста? А за семнадцать лет больше тысячи.

Я снова подхожу к окну. Снег и холод. Куда теперь он пойдет в поисках тепла? Где будет искать свою семью, в которой я ему отказала, для которой оказалась не годной?
Еще один мальчик со своей историей, со своей дорогой…Он только вступил на нее, и у него все еще будет – и теплые руки, и понимающий взгляд другого человека.

Мне хочется в это верить.
 

Северус Снейп, 1 курс, Слизерин.
Сочинение на Свободную тему
для профессора МакГонагалл.
 

Водяная змея.

За домом есть неглубокий мутный ручей. Там, на дне, среди камней, живет Водяная Змея. Когда становится страшно или грустно, она выползает из-под камней и забирается в дом, чтобы свернуться кольцами под кроватью и ждать, когда можно напасть.

Нельзя бояться Водяной Змеи. Нужно просто научиться заклинать ее. Для этого нужно стать сильным. И тогда Водяная Змея не будет нападать на тебя – она нападет на твоих врагов и уничтожит их.

Можно научиться быть сильным. Для этого ты всегда должен полагаться на себя и не ждать помощи. Нельзя доверять даже тому, что будет учить тебя становиться сильным.

Водяной Змее тоже нельзя доверять. Каким бы хорошим заклинателям змей ты не был, всегда может случиться так, что твоя Змея все-таки нападет на тебя самого.

Но об этом не стоит думать. Страх – это то, с чем нужно бороться всегда. Потому что если ты будешь бояться, твои враги напустят на тебя свою Водяную Змею.

И ты можешь отказаться между двух Водяных Змей сразу.

Я хотел бы стать сильным и приручить свою Водяную Змею. Я верю, что у меня это получится. Главное по-настоящему захотеть. Главное, знать, где искать.

Я найду.

И все будет хорошо.

 

 

Конец